Я здесь не для того, чтобы говорить речи
Шрифт:
Студенты, преподаватели, журналисты, управляющие и администраторы, у которых я брал интервью для этой статьи, говорили об удручающей роли журналистской школы. «Заметно безразличие к теоретическому мышлению и концептуальным формулировкам», — отметила группа студентов, готовивших дипломы. «Часть ответственности за это несут преподаватели, которые навязывают нам обязательные тексты и фрагменты книг, злоупотребляя ксерокопиями отдельных глав книг и не предлагая ничего собственного». Они заключили, к счастью, больше с чувством юмора, чем с горечью: «Мы являемся профессионалами ксерокса». Сами университеты признают вопиющие недостатки академического образования, особенно в области гуманитарных наук. Студенты заканчивают бакалавриат, не умея редактировать, имея большие пробелы в грамматике и орфографии, а также сложности с пониманием и осмыслением текста. Многие выходят из университета такими же, какими они туда поступили. «Они в тюрьме поиска легких и бездумных путей, — сказал один преподаватель. — Когда им предлагаешь переделать и переосмыслить свою же собственную статью, они отказываются». Принято думать, что единственным интересом студентов является профессиональная работа как самоцель, в отрыве от реальности и жизненных проблем, а стремление быть главным действующим лицом для них важнее, чем внутренняя необходимость исследовать и работать. «Высокий статус для них — главная цель профессиональной жизни, — заключает университетский преподаватель. — Они не очень заинтересованы быть самими собой, духовно обогатиться в профессиональной практике, а хотят лишь окончить институт, чтобы улучшить свое социальное положение».
Большинство опрошенных студентов чувствуют себя разочарованными в учебе, они открыто обвиняют преподавателей в том, что те не воспитали в них достоинств, которые теперь от них требуются, в первую очередь любопытства к жизни. Одна выдающаяся журналистка, неоднократно получавшая премии, выразилась еще точнее: «Считается, что к моменту окончания бакалавриата студент должен научиться исследовать в разных областях и узнавать, что его в них интересует. Но на самом деле все по-другому: надо просто уметь хорошо повторить все, чему тебя учили, чтобы сдать экзамены». Некоторые считают, что массовость испортила образование, что школы были вынуждены следовать порочному пути лишь передавать информацию вместо формирования личности, что сегодняшние таланты — это результат индивидуальных усилий отдельных людей и даже борьбы против школы. Также думают, что очень мало преподавателей в своей работе делают упор на способности и призвание своих студентов. «Это трудно сделать, потому что обычно преподавание сводится к повторению повторенного, — заметил один учитель. — Простая неопытность, непосредственность предпочтительнее закостенелости преподавателя, который двадцать лет читает один и тот же курс». Результат весьма печален: молодые люди выходят из университетов с иллюзиями, что у них вся жизнь впереди, но становятся журналистами только тогда, когда получают возможность изучить все заново на практике в журналистской среде.
Некоторые кичатся тем, что могут прочесть вверх ногами секретный документ на столе министра, записать случайные беседы без ведома собеседника или выложить в новостях конфиденциальный разговор. Самое страшное — то, что эти этические нарушения вызваны чересчур лихим представлением о профессии, они совершаются сознательно и даже с гордостью, основанной на сакральной идее быть первым любой ценой, несмотря ни на что: так называемый синдром слухов. Их не смущает мысль о том, что настоящее первенство означает умение подать новость лучше, а не подать ее первым. Противоположная точка зрения состоит в восприятии журналистики как теплого кресла бюрократа, ее сторонники подавлены бездушной технологией, не замечающей их самих.
До изобретения диктофона в профессии журналиста прекрасно обходились тремя необходимыми инструментами, на самом деле сводившимися к одному: записной книжке, твердой этике и паре ушей, которые репортеры использовали, чтобы услышать все сказанное. Первые диктофоны были тяжелее пишущих машинок и записывали на катушки намагниченной проволоки, которая запутывалась, как швейные нити. Прошло некоторое время, пока журналисты не начали их использовать, чтобы облегчить запоминание, более того, некоторые возложили на них тяжкую ответственность запоминать и думать вместо себя. На самом деле профессиональное и этичное использование диктофона пока еще дело будущего. Кто-то должен объяснить журналистам, что диктофон не заменяет память, он является лишь результатом эволюции скромного блокнота, столь верно служившего им на заре профессии. Диктофон слышит, но не слушает, записывает, но не думает, он верен, но у него нет сердца, и, наконец, его дословная версия не заслуживает такого же доверия, как человек, внимательно слушавший живые слова своего собеседника и оценивший их своим умом и с точки зрения морали. Огромным преимуществом магнитофонной записи является дословная и немедленная передача информации, но при этом многие не слушают ответов, потому что уже думают над следующим вопросом. Для редакторов газет расшифровка записей является крещением огнем: они не разбирают звуки слов, спотыкаются на семантике, терпят кораблекрушение с орфографией и умирают от инфаркта из-за синтаксиса. Возможно, решение заключается в том, чтобы вернуться к скромной записной книжке, чтобы журналист редактировал текст сам, своим умом (и, конечно, талантом) по мере того, как записывает во время слушания.
Диктофон виноват в порочном возвеличивании интервью. Радио и телевидение в силу своей природы превратили интервью в важнейший жанр, но, похоже, печатная пресса также разделяет ошибочное представление о том, что голос правды больше принадлежит журналисту, чем его собеседнику. Печатное интервью всегда было диалогом журналиста с человеком, которому есть что сказать, который может и поразмышлять о событии. Репортаж был тщательной и правдивой реконструкцией реально произошедших событий, чтобы публика узнавала о них так, словно присутствовала там. Репортаж и интервью — родственные и дополняющие друг друга жанры, ни один из них не должен исключать другого. Однако информационную и обобщающую силу репортажа может превзойти лишь первичное и главное звено профессии, оно одно может молниеносно осветить событие, сказав о нем все: это кадр. Таким образом, нынешняя проблема реализации профессии и обучения ей состоит не в смешении или уничтожении ее исторически существовавших жанров, а в определении для каждого из них нового места и новой ценности в каждом СМИ. И надо всегда иметь в виду позабытую вещь: расследование не является специализацией в этой профессии, но вся журналистика должна быть расследованием и исследованием по определению.
Важным шагом вперед в последние полвека стало появление комментариев и мнений в новостях и репортажах, а редакционные статьи обогатились информацией, фактами и прочими данными. Когда это не разрешалось, новость была простой и сильной заметкой, наследницей доисторических телеграмм. Теперь, напротив, нам навязан формат сообщений международных информационных агентств, облегчающий совершение труднодоказуемых злоупотреблений. Излишнее использование кавычек в ложных и правдивых заявлениях позволяет рождаться нечаянным и умышленным ошибкам, злонамеренным манипуляциям и ядовитым искажениям, придающим новости силу смертельного оружия. Ссылки на достоверные источники, такие, как хорошо информированные лица или высшие чиновники, просившие не упоминать их имени, всезнающие эксперты, которых никто не видел, скрывают всякого рода безнаказанные оскорбления, потому что автор окопался в своем праве не раскрывать источник. С другой стороны, в Соединенных Штатах процветают такие новостные злоупотребления: «Продолжают считать, что министр снял драгоценности с трупа жертвы, но полиция это отрицает». Здесь нечего больше сказать: вред уже нанесен. В любом случае утешением послужит предположение, что многие из этих и других этических нарушений, за которые стыдно сегодняшней журналистике, не всегда совершаются из-за аморальности, но также из-за профнепригодности.
Похоже, проблема в том, что профессия не смогла эволюционировать с той же скоростью, что ее инструменты, и журналисты на ощупь искали путь в лабиринте технологии, внезапно взорвавшей будущее. Университеты сочли это ошибками образовательной системы и создали школы, где изучалась не только печатная пресса, но и все остальные СМИ. Обобщение затронуло даже скромное название профессии, которое она носила со времени своего появления в XV веке, и теперь она называется не «журналистика», а «науки коммуникации» или «социальная коммуникация». Для журналистов-эмпириков прошлого это словно зайти в душ и обнаружить там своего отца переодетым в космонавта.
В колумбийских университетах существуют четырнадцать факультетов, дающих степень бакалавра, и две магистратуры по специальности «науки коммуникации». Это подтверждает растущую озабоченность качеством подготовки специалистов, но также оставляет ощущение академического болота, удовлетворившего многие нужды современного образования, но не самые важные из них: творчество и практика.
Перспективы профессии и занятости, которые предлагаются абитуриентам на бумаге, выглядят идеализированными. Теоретический импульс, идущий от преподавателей, исчезает при первом столкновении с реальностью, и тщеславие диплома не спасает их от катастрофы. По правде говоря, они должны были выходить готовыми к владению новыми техниками, а получилось наоборот: их тащат за собой технологии, давит груз, совсем не как в их мечтаниях. На своем пути они сталкиваются с самыми разными интересами, и у них не остается ни времени, ни душевных сил думать, и еще меньше — чтобы продолжать учиться.
В рамках этой академической логики тот же вступительный экзамен, что сдают на специальность инженера и ветеринара, некоторые университеты требуют сдать и в программе социальной коммуникации. Однако один успешно работающий выпускник сказал без обиняков: «Я научился журналистике, когда начал работать. Конечно, университет дал мне возможность написать мои первые статейки, но методологии я научился только по ходу работы». Это будет нормально, пока не признают, что жизненно важной основой журналистики является творчество, поэтому она должна оцениваться так же, как творчество людей искусства.
Другим критическим пунктом является то, что технологический блеск предприятий не соответствует условиям труда, и еще менее — механизмам участия, которые укрепляли дух в прошлом. Редактирование является стерильной лабораторией, разделенной на части, где легче установить связь с космическими явлениями, чем с сердцами читателей. Дегуманизация идет быстрыми темпами. А профессия, которая раньше была вполне определенной и имела конкретные отличительные черты, сегодня непонятно, где начинается, где заканчивается и куда ведет.