Я живу в этом теле
Шрифт:
– Алло?
В трубке послышался мужской голос. Я не слышал слов, но она нахмурилась, наконец сказала нейтральным голосом:
– Нет-нет, сегодня не могу… Ну, как тебе сказать… Ты очень понятливый…
Она положила трубку. Я кивнул на экран, спросил:
– Передача из Большого?
– Похоже.
Она взглянула мне в глаза, и разговор завязался:
– У тебя хороший альбом Чюрлениса. Помню, в Домском соборе…
– Кикашвили…
– Алла Сычева потолстела…
– Архитектура Кижей…
Мы
– Конечно, зажимают их, – согласился я, – молодые, творят нестандартно…
– И Мирей Матье…
Я притянул ее к себе. Раньше тайком загибал пальцы: о поэзии, о музыке, не забыть о выставке картин, теперь о театрах, вскользь о консерватории – здесь дуб дубом, но нельзя не упомянуть вовсе, – еще о турпоездке, а там уже два последних этапа, где отдыхал и куда поеду в следующий отпуск…
Раньше я менял тему, потом отстоялось «вечное», и уже только подставлял имена новых звезд, названия новых книг, и дуэты с женщинами стали слаженными, словно обе стороны тайком друг от друга разучивали партии на два голоса.
Я стал ее обнимать, и в какой-то момент она шепнула, пряча лицо:
– Выключи свет.
ГЛАВА 9
Все-таки есть своя прелесть в общении с этими, нераскрепощенными. Их осталось мало, но все-таки откуда-то берутся. Им и свет выключи, и не пытается руководить, сама подстраивается молча и стеснительно, языком не молотит, что мне мешает всегда, а сказать неловко.
И все-таки времени улетело больше, чем рассчитывал. Я внезапно увидел под собой голую женщину, увидел себя, вспотевшее и еще разгоряченное животное, увидел всю эту чужую комнату, и внезапный стыд как кувалдой ударил по голове.
Я пошатнулся, отвалился на бок. Дыхание все еще тяжело вырывалось из груди, внутри свистело, но мозг начал работать лихорадочно, взахлеб, словно все это время его держали за горло, а теперь властные пальцы разжались, и он что-то кричал, верещал, торопил, предостерегал…
Она ласково положила ладонь мне на грудь:
– Тебе было хорошо со мной?
Я едва не закричал от ужаса и омерзения, но вопрос привычный, я уже слышал его сотни раз, и разумоноситель ответил за меня так, как отвечал всегда:
– О да! Было так здорово.
– Мне тоже, – прошептала она.
Я лихорадочно размышлял, как мне здесь исчезнуть, а возникнуть пусть тоже в чужой, но привычной для разумоносителя квартире.
– Чаю не хочешь? – предложила она робко. В ее голосе впервые прозвучало что-то от человеческой интонации, робость, что ли, меня передернуло. В полутьме ее тело странно белело, призрачное и нереальное, пресное, как рыба в тумане.
– Надо бежать, – ответил я.
На ее милом лице отразилась легкая грусть, всего лишь тень грусти. Я понял, что ответил верно, когда она обронила обычное дежурное:
– До метро всего пять минут…
Я вскочил, торопливо оделся, стесняясь наготы этого похотливого самца, в тело которого всажен. Она перевалилась на бок, наблюдала за мной с насмешливым сожалением. Я сказал, прыгая на одной ноге, – никак не мог от спешки попасть ногой в другую штанину:
– Автобусы наверняка уже не ходят!
– Успеешь…
Я подумал, что она не прочь, чтобы не успел. Впрочем, кто их знает, сейчас даже старомодные вовсю отстаивают независимость. Уже разобрались в разных своих преимуществах, да и побаиваются, что на шею сядет пьяный чмурик, за которым надо ходить, убирать, стирать за ним вонючие носки.
Я быстро натянул кроссовки, чмокнул в щеку. Она смотрела вопрошающе, но молчала. У нее, естественно, на языке вертится только один вопрос, но именно он раздражает мужчин больше всего, и она только смотрела большими печальными очами.
Я отвел защелку замка.
– Ну, пока. Я позвоню.
– Звони.
Я кубарем скатился с лестницы. Асфальт громко шелестел под подошвами, холодный воздух врывался в легкие, вычищал внутренности, крохотными фонтанчиками вырывался из каждой поры на коже, вымывая человеческое тепло. Стало холодно, я все ускорял шаг, наконец вдали замаячила ярко-красная «М».
Влетел в метро, простучал подошвами по эскалатору. Навстречу попался неопрятный мужик, отшагнул в сторону, но и я шагнул туда же. Так дергались некоторое время, тупо копируя друг друга, потом мужик выругался, пошел корпусом и отпихнул меня.
На перроне я чуть не задремал, потом пришла воздушная волна из туннеля. Металлическое чудовище с яркими фарами пронеслось, притормаживая, распахнулись двери. Я шагнул… в переполненный вагон, упершись в спины мужчин. Инстинктивно напрягся, ибо воздух в вагоне пропитывала враждебность.
Не пацаны, что проводили девчонок до подъезда и спешат домой, – возвращаются зрелые мужики, знающие в жизни многое, обжегшиеся на многом, потому и возвращающиеся, не оставшиеся, и к себе ни-ни, а то не расхлебаешься, законы теперь призвезденные, только и знают, что жизнь портить…