Я знал его
Шрифт:
Он знал, что она не должна умирать. Только его должна была постигнуть такая судьба. И хотя он плохо жил с этим знанием, он всё же жил. Но она была сильнее его. Сильнее. Это не сломит её, как то произошло с ним.
Он привык к вине. Он прожил с ней бесконечно долго. Даже в таком случае
Прости, Аянами, Каору, Аска, отец, мать. Прости, Мисато, все, Мана...
– Простите, - за то, что ранил тебя, за то, что убил тебя, за то, что был самим собой.
– Простите.
"Я не могу жить, не после всего этого".
– Простите, - вырвалось у Маны.
– Это всё, что ты можешь сказать? "Простите"?
– она закрыла глаза, чтобы он исчез.
– Боже. Я... я не могу. Я не могу... жить с этим. Я не могу жить с этим...
В первый раз в жизни она отчётливо поняла, что совершенно не хотела умирать. Даже со знанием, превратившим её сердце в руины, она была не готова. Не сейчас, когда она знала, что ждет её. До этого, даже будь оно непостижимо, о существовании после смерти никто не знал. Порой было страшно, но она знала, что, став седой и дряхлой, она примет это, потому что оно было неизбежной финальной частью жизни. Но теперь, столкнувшись с этим странным отвратительным искусственным морем ничего, её парализовал ужас. Если это - всё, что ожидает каждого, то всё, что люди делают и говорят было бессмысленным. Если это ожидало всех, то тогда
– Тогда...
– Мана издала короткий прозвучавший больным смешок, звук, соединявший в себе всё её замешательство, панику и ослабевавшее понимание реальности.
– Тогда в чём смысл? Жизни, существования? После всего, что ты сказал мне, в чём смысл?
Он отвернулся сильнее, словно стыдился того, что скажет сейчас, что ещё больше уничтожит её. Она больше не могла видеть его лицо.
– Нет смысла, - сказал Синдзи. Сейчас он говорил быстрее, увереннее.
– Жизнь лишена смысла. Нет Бога, присматривающего за нами. Ничто не имеет значения. Единственное, что имеет хоть какую-то ценность - это то, как отчаянно люди цепляются за жизнь, и память о тех, кто был до нас. Забывать людей - то же самое, что убивать их. Всё, что мы можем делать, - это помнить мёртвых и пытаться сделать их жертвы менее бессмысленными. Потому что наиболее вероятно, что после смерти нас ожидает пустое бесконечное море несуществ, которое я создал из-за моей глупости, извращённости, незрелости и бесконечного идиотизма. Вот и всё, - он закрыл глаза.
– Вот и всё, что у нас будет. Нет великой тайны бытия. Нет смысла.
Фургон продолжал ехать.
***
Фургон остановился.
Это не было похоже на их предыдущие остановки. Колеса завизжали и, несомненно, лишились большей части их оболочки на шипастой дороге. Они услышали, что остальные машины остановились так же, и вскоре люди выкрикивали слова, громкие, как выстрелы. Ноги затопотали по асфальту. Двое в фургоне никак не отреагировали.
Синдзи и Мана молчали уже почти десять минут. Этого всё ещё было недостаточно, чтобы усвоить всё рассказанное ей. В последний раз это разрушило его восприятие ею. Не просто его действия, а факт, что он так свободно рассказал ей всё. Почему он сделал это?
Он сказал, что доверял ей. Но её нутро не верило этому. Ему просто нужен был кто-то, кому можно исповедаться? Она просто была самой готовой доступной ему парой ушей? Его новым последним спасителем? Его новой Аской? До этого он сказал ей, что у него было только знание и оно делало его невероятно опасным. Он почему-то думал, что она будет другой? Или ему уже было всё равно? Или для того, чтобы, как он уже сказал, заставить кого-то страдать так же, как и он?
Она не хотела верить в это, верить ему. Она очень не хотела верить ему.
Во время предыдущих интервью он намекал на части этого, но услышанное целиком оно легло на её плечи невыносимым грузом. Ну почему он не мог держать всё при себе? Почему он должен был втянуть и её в это? Пусть сам всё помнит. Она не хотела этого. Почему он должен был так ранить её?
Дверь фургона распахнулась. За ней стоял мужчина, коренастый и широкий, с небритым лицом и маленькими глазами. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, приказать что-то, и половина его лица разлетелась в кровавые клочья. Он боком упал на асфальт с глухим звуком.
Мана схватила Синдзи за руку. Она не думала об АТ-полях, Евангелионах, людях-Ангелах, его выборе убить её мир и разум и то, что осталось от её души. Она старалась загнать всё глубоко под эмоции и желания, как её учили, и думать только о нём. Человеке, с которым хотела встретиться. Человеке, которого хотела увидеть в нём.
Он был человеком, сказала она себе. Он всё ещё человек.
– Синдзи-сан, - сказала она, вызвав в себе весь накопленный за жизнь приказывающий тон, - следуйте за мной.
"Подчиняйтесь мне".
Он подчинился.
Они выбежали из фургона. Справа и слева были люди, стреляющие и кричащие друг на друга, целящиеся оружием и ненавистью, забирающие жизни. Люди, которые называли себя спасателями и героями и любили Икари Синдзи, сражались с рвением, которое даёт людям вера, но им противостояли обученные профессионалы, у которых во время схватки не было привязанности и закалённого смертью чувства жизни во время боя. В конце концов они победят потому что должны. Они не хотели делать это, просто должны были.
Мана тащила Синдзи за собой как годовалого ребёнка. Культисты прикрывали их от сил военных, позволяя почти беспрепятственно покинуть зону перестрелки. Все они были охвачены жаждой защитить божественное и не замечали их.
Грязные мужчины и женщины с оружием были похожи на детей с палками в песочнице, месте, где импульсивные эмоции торжествовали над выученной моралью. Они использовали свои машины и фургоны как укрытия, но перед лицом превосходящей силы их пыл, порождённый обожанием, мог лишь отложить гибель. Они не победят. Мане надо было вывести Синдзи из этого места. потому что он не может умереть здесь. Он не может умереть, потому что
Она увидела худую молодую женщину на земле, которая лежала как модель, пытающаяся обставить свою смерть стильно. Её короткие тёмные волосы испачкались в красном.
Мана не видела Кенске. Он был либо мёртв, либо убежал, либо захвачен. Было слишком много хаоса, чтобы ясно всё видеть. Несмотря на свой надёжный взгляд военного, она не могла зафиксировать всю сцену. Она не хотела. Буквально этим утром она признала, что могла видеть логику и эмоции в попытке освободить Синдзи. И теперь, когда он был вне защитного кокона военных, он