Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
Окна были темны, но это ничего не значило. Яр точно знал, что они завешены одеялами изнутри.
Потому что он уже бывал в этой квартире. Поздним вечером он приехал к дому, пытаясь убедить себя, что беспокоиться не о чем.
… Что за днями заблужденья
Наступает возрожденье,
Что волшебно наслажденье-наслажденье нежным сном.
Подъезд встретил его затхлостью и придушенным дешевой дверью The First Rebirth. Пролетом выше сидел тощий
— Отдыхаете? — хрипло спросил Яр.
Лицо у парня расплылось в бессмысленной блаженной улыбке.
Он поднимался по крошащейся бетонной лестнице вдоль ядовито-синих стен. Из «О» в «Цой жив» выползала трясущаяся надпись «Оля шлюха», а из «Ж» дымком струилось «жизнь прожить — не поле перейти», но внизу, конечно, все-таки написали «жопа». Яр успел на ходу заметить, что Цой поблек, цитата нацарапана почти каллиграфично, но едва различимо, и только «жопа» выведено уверенными, жирными линиями.
Надписи закрасили. Неизбывная жопа игриво просвечивала из-под блестящей зеленой корки масляной краски.
Он отвернулся и дернул ручку. Конечно, заперто. Скользнул взглядом по белоснежной кнопке звонка, а потом несколько раз пнул рваный дерматин. Кажется, диссонанс между ритмом его ударов и электронными аккордами оказался слишком болезненным для расширенного сознания, потому что дверь ему открыли сразу.
На пороге стояла такая же тощая девица в цветастом халате и такой же дурацкой шапке.
— Не, мужик, мы уже не принимаем, — с сожалением сказала она, выдыхая ему в лицо сладковатый дым.
Позади нее двигалась полутьма, полная размазанных цветных пятен света. Яр кивнул с самым серьезным видом, на который был способен, а потом подхватил девчонку под мышки и выставил в подъезд.
— Э-э-эй! — раздался за его спиной обиженный вздох.
Дальше Яр не слушал, потому что протискивался через узкий коридор, заставленный стульями и обувью, и старался пореже дышать.
В квартире было не протолкнуться. Кто-то орал что-то несвязное, но очень яростное и воодушевляющее. Оратора поддерживали одобрительным мычанием. Кто-то сидел на полу, но большинство пытались танцевать — тряслись и извивались в поникших крыльях своих пестрых тряпок и восторженно таращились друг другу в глаза. Яру пришлось протискиваться вдоль стены, через бока, руки, влажные лица, запахи алкоголя, пота и злых, шипровых, совсем неподходящих этим обдолбанным хиппи духов.
На полу, на полках тянущегося вдоль стены стеллажа, на перевернутых стульях — везде стояли банки с мотками часто мерцающих гирлянд. У порога кухни кто-то спал, свернувшись калачиком, будто сторожил дверь. Яр отодвинул спящего ногой, не встретив никакого сопротивления.
На кухне — с завешенными одеялами окнами, конечно — набилось не меньше десяти человек. Трое сидели прямо на деревянной столешнице у мойки, одна девчонка устроилась на холодной плите. Она раскачивалась, закрыв глаза и подняв обмотанные плетеными шнурками руки. Остальные смотрели на нее со смесью ненависти и умиления. Один парень, сидевший на подоконнике, укачивал огромную тыкву и мурлыкал
— Где Хельга? — рыкнул он на ближайшую девчонку, на которой из одежды были только фенечки и берестяной хайратник.
— Во-о-о-н, — протянула она. — Подружку, хи-хе, сторожит.
Яр дернул дверь спальни, и с облегчением обнаружил, что комната почти пуста. Окна так же завешены одеялами, на полу горит тусклая желтая лампа. Хельга сидит на краю разложенного дивана и сочувственно гладит по спине девушку, лежащую лицом вниз.
— Пришел, — обрадовалась Хельга. — Давай, забирай ее, я сюда людей из коридора запущу и наконец-то до толчка доберусь!
— Вы что ей дали? — хрипло спросил он, опускаясь рядом. Погладил Раду по плечу, убрал спутанные волосы с ее лица. Она спала.
— Полстакана «отвертки» и вторяков, — усмехнулась она, пальцами поправляя упавшую прядь синего ирокеза. — Никто ее не поил и не накуривал. Никто ее пальцем не тронул, и не тронул бы, но я, как видишь, все равно тут просидела все это время. Твоя девушка не умеет пить.
Яр жестом показал Хельге встать и быстро завернул Раду в толстое покрывало, на котором она спала. Она вздрогнула и сжала его рукав.
— Одеяло отдашь, я его сама шила.
— Обязательно, — пообещал он, осторожно поднимая спящую девушку на руки. — Зачем вообще ты ее сюда притащила?
— Она попросилась. Сказала, что устала бояться.
— Чего бояться?
У Хельги были черные глаза. В полутьме казалось, что лицо изуродовано двумя пулевыми отверстиями.
— Я не знаю. Если бы меня кто-то вроде тебя трахал — я бы вообще ничего не боялась. Кроме тебя.
… Молчаливым обаяньем,
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят.
— Где Хельга? — спросил он, приподняв за капюшон ближайшего мальчишку. Он уставился на него с такой обидой, будто Яр сказал что-то про его мать. Мальчишка отвечать не собирался, поэтому Яр его слегка встряхнул и сказал что-то про его мать. Тогда он ткнул дрожащим пальцем в полумрак коридора, а потом вдруг побледнел и перекосился. Яр едва успел разжать пальцы и отойти на шаг, прежде чем мальчишку вырвало прямо ему под ноги.
В зале пытались танцевать. Диван перетащили в угол и перевернули на подлокотник и, судя по ритмичным вздрагиваниям, люди за диваном уже не хотели танцевать.
— Хельга! — рявкнул он, осознав, что скучный квартирный рейв вот-вот перейдет в еще более унылую оргию, а это в его планы никак не вписывалось. — Хельга!
— Ну что ты орешь, — хрипло выдохнула она из темноты приоткрытой кладовки, словно призрак из нефа готического собора. — Чего ты опять приперся?
— Поговорить нужно.