Яблочко. Газеты
Шрифт:
А врачеве все молятся,
А гусельки горят,
Свечой горят сгоревшею,
Мы - люди уцелевшие,
Мои врачи все молятся
И, как один, твердят:
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
А гусельки с псалтырькою,
А бубны-то - все с книжечкой,
Певец-то все - с кинжальчиком,
Танцует
С кинжальчиком кандальник мой,
А гусельки - с псалтирькою,
А бубен все позвякивал...
Вперед, вперед, вперед.
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
Как выйду-то я рано в лес,
На море посмотрю потом,
А после уж - на исповедь.
Часами петухи.
Кукушка нагадала мне
Двенадцать лет отселе жить.
Не много ли, не мало ли?
Доселе петь стихи.
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
А врачеве не воскресят,
Кукушкам разве вера есть?
Кто исповедался Тебе?
Есть разница Тебе?
А пушки басом говорят,
А Сирия огнем горит.
И снова двое умерли -
Сидельцы на губе.
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
Кто исповедался Тебе?
Какая, брат, тут разница?
И есть ли Ему разница,
Кто - человек или зверь?
Приду к нему на исповедь,
К священнику Василию...
Скажу четыре слова враз:
Я верую. Не верь.
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
И все врачи торопятся
И все врачи твердят:
Вот, часа в три
На часы посмотри.
Ложись-ка, ты, милочка, спать.
Послушай меня,
Ведь не будет ни дня,
Когда ты придешь умирать.
На Неве
И бежит одна в красивом платье
По дороге по Литейной столбовой.
Храм Казанской растянул распятье
Над краснеющей, желтеющей Невой.
Мне не видно красного острога,
В Петербурге - желтые дома.
И стоят "Кресты".
Старая квартира. Кутерьма.
И суму старик рабочий сунет
В руку малолетку-пацану.
Здесь мой Петроград чуму рисует
И звезда восходит. Одному
Видно лишь, что грянет эта буря,
В городе, что станет над Невой.
В облаках цветов ляпис-лазури
Слышен только грохот грозовой
Не с улыбкой Перуна-Зевеса.
Громовержец собирает брань.
Нет, пришел, как из дому, повеса
И позвал смотреть на эту рвань -
В рваных куртках паненки и панки
В черноту идут к себе в приют.
Тихо. Только едут эти танки,
Гусениц ворчание. Идут
То цари, то нищие, в величье
Этих улиц мы. Но не один
Мой поэт, выходит, ставит фишки
В казино и карты. Чу, един
Бог посмотрит на блатных и нищих.
И, как Красный Дом, стоит острог.
И, как соловей-разбойник, свищет
Зимний ветер, кутая снежок.
Эпиграмма на двадцатые годы
Однако встанет на котурны
Простой народ литературный.
Однако сядет за котурны
Простой народ литературный.
Из поэмы "Сталин"
...Когда бы не было той оси,
Вращалась б мира вдалеке.
И голосов многоголосье
Царит в несчастном старике.
Нет, мой Евгений поэтичный
Не стал добычею людей,
И то, что нам казалось пищей,
Теперь не сходит с площадей
Московских. В них горит причастье
Христовых войн. И не один
Поэт - сегодня соучастник
Пасхальных этих именин.
Придите в крепь. И ночью всходит,
Горит вечерняя звезда.
На круг Манежной кони входят,
Чтобы расстаться навсегда.
А утром - новое вступленье.
В мир города вошел тиран.
Его сомненья - в наученье
Тем, кто увидит столько ран!
И городские эти лики
Метафорический пиит,
Воткнувшись в новые интриги
Пером своим, изобразит.
Как некогда, с вождем не споря,
В Сибирь ушел и лес валит
На берегу ли Бела моря
Какой-то русский инвалид.
Завязка - вот. Сюжет нестарый
Ложится нитью под перо,
И рушится с-под пьедесталов
Дзержинский, леший, пух-перо
Под трактором с одним прицепом
И краном башенным, и вот