Ячейка 21
Шрифт:
Он пригласил ее пообедать.
Она улыбнулась:
– Я думаю, с меня хватит. Домой. Только домой. Три года не была дома.
– Вам больше никогда не придется разговаривать с шведским полицейским. Обещаю. Один вопрос. Прошу вас.
– Я не понимаю, что вы еще хотите знать?
– Я говорил со служащим литовского посольства в Швеции. Несколько дней назад. Он был в аэропорту в Арланде, когда высылали того человека… Диму Шмаровоза. Он так разволновался… Нарисовал картину, насколько вездесущ тот мир, из которого вы только что вырвались. Я хочу вас попросить рассказать об этом. Мне надо это знать.
– Я устала.
– Один вечер. Один разговор. И больше – никогда. Пожалуйста.
Он внезапно покраснел, потому что вдруг понял, что стоит тут перед ней, требуя к себе внимания, как и прочие мужчины, которых она так ненавидела.
– Я прошу прощения. У меня не было задней мысли. Не поймите меня превратно. Я действительно просто хочу знать. К тому же у меня сын. И я женат.
– Как и все они.
Он шел мимо фабрики по производству масла, спеша вернуться в отель «Арибо». Теперь душ, смыть с себя жару. Он переоделся – второй раз, с тех пор как приехал сюда восемь часов назад.
Когда они сошли с катера, она спросила двух пожилых женщин, и те посоветовали им китайский ресторан у Таравос Анике, [23] там большие порции и видно, как работает повар: перед ним длинный стол, где все лежит, и ты сам выбираешь, что хочешь, а он готовит.
Она уже сидела за столиком. В той же одежде, в какой была в аквариуме. Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ, и они заказали минеральную воду и комплексный обед, который уже составили за них: закуска, горячее, десерт. В меню так и было указано, вместе с ценой.
23
Таравос Анике – памятник героине поэмы литовского классика Симсне Дахе, стоит на Театральной площади.
Она долго подбирала слова, и он ее не торопил.
Потом она, волнуясь, начала сразу откуда-то с середины и потихоньку принялась разматывать нить рассказа. Как будто взяла его с собой в тот мир, о котором он думал, что знает все, а на деле ничего не знал. Она то и дело всхлипывала, но он не перебивал ее. Впервые Алена Слюсарева рассказывала о своей взрослой жизни кому-то, кроме себя самой. Впервые она слышала себя со стороны, а он тоже слушал и дивился ее силе, тому, что она не сломалась, пережив такое.
Он ждал, пока она договорит. Пока силы не оставили ее. И она замолчала, уставившись в одну точку.
Все. Больше никогда ей никому не придется рассказывать свою историю.
Свен наклонился к портфелю, стоявшему у его ног, достал оттуда сигаретную пачку и аккуратно сложенные платья.
– Я думаю, это ее, Лидии.
Она взглянула на пачку, на платья и поняла, откуда он их взял. Она все же бросила на него вопросительный взгляд, и он кивнул в ответ – да, вы правы.
– Ячейка теперь пуста. Ее снял кто-то другой. А это я отдам вам. Я понял, что это ее платья. И пачка. Там деньги. Четырнадцать тысяч. Сотенными бумажками.
Алена не пошевелилась и не произнесла ни слова.
– Поступайте с ними как хотите. Оставьте себе или отдайте ее семье, если она у нее осталась.
Она наклонилась, прикоснулась к черной ткани платья.
Единственное, что осталось от Лидии.
– Я была там вчера. У нее. Искала ее маму. Лидия мне много о ней рассказывала.
Она смотрела на стол.
– Она умерла. Два месяца назад.
Свен помедлил и через стол подвинул платья и пачку к Алене. Затем закрыл портфель и поставил его на пол.
– Я хочу узнать о ней. Какой она была на самом деле? Ведь я видел только женщину с израненной спиной, которая на следующий день захватила заложников. И все.
Алена покачала головой:
– Нет. Я больше не могу.
– Тогда я хоть как-то смогу понять, почему она так поступила.
– Не сегодня. Хотя бы немного позднее.
Так они сидели, почти ничего не говоря, пока официант вежливо не попросил их покинуть ресторан: пора закрываться. Они встали и уже шли к выходу, когда какой-то молодой человек лет двадцати вошел в зал и уверенно направился к их столику. Свен окинул его взглядом: высокий, светловолосый, загорелый, спокойный. Алена подошла к нему, поцеловала в щеку и взяла под руку:
– Это Янош. Мы были вместе, перед тем как… я уехала. А он меня ждал. И я очень ему за это благодарна.
Снова чмокнула его в щеку и прижалась к нему. В нескольких словах рассказала, как он искал ее первые семь месяцев, как безуспешно тратил и время и деньги и лишь потом сдался.
Она рассмеялась. Впервые за весь день. Свен улыбнулся: похоже, у этой парочки есть будущее.
– А у Лидии? У нее был кто-нибудь?
– Владя. Так его звали.
– И?
– И ему за нее заплатили.
Больше она не сказала ни слова. А он ничего не спросил. На этом они расстались, а Свен Сундквист повторил свое обещание, что никогда больше ей не придется отвечать на вопросы шведского полицейского. По крайней мере, по этому делу.
Она кивнула, сделала несколько шагов, потом обернулась:
– И еще одно. Скажите…
– Да, конечно.
– Там, в аквариуме. Вы меня допрашивали. Я правда не понимаю. Зачем вам это?
– Ведется расследование. И мы собираем всю информацию по этому делу.
– Это-то ясно. Что вам нужно все это знать. Но ведь я все уже рассказывала.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, меня уже спрашивали, и я все рассказала. Тому, другому полицейскому.
– Кому?
– Пожилому. Он тоже тогда был с вами в квартире.
– Гренсу?
– Да. Ему.
– То же самое?
– Все, что я рассказала вам сегодня в аквариуме. Те же вопросы. И те же ответы. То же самое я рассказывала и ему.
– Все?
– Все.
– И о том, что вы созванивались с Лидией? О вашем разговоре, когда она оказалась в больнице? О том, как вы положили кассету в камеру хранения? И как вы передали оружие и взрывчатку? Как оставили пакет в мусорной корзине в туалете?