Шрифт:
***
У нее были те же шелковистые волосы, тот же ласковый, нежный взгляд.
Я усадил Аришу в кресло, а сам присел рядом, на корточки, и стал гладить ее ладонь. Она смотрела на меня так, как может смотреть только любящая жена, с которой прожил не один год.
Мы просто сидели и молчали в тишине. Из открытого окна пахло весной, дул свежий ветер, трепал занавески…
Прошло почти полчаса.
– Ну, все, – я поднялся, – мне пора.
– Не уходи, – попросила она.
– Пора! Я приду к тебе завтра.
– Я умру без тебя до завтра.
– С тобой все будет в порядке…
– Нет.
– Я приду завтра, – мягко сказал я. – И послезавтра. Я буду приходить каждый день. Обещаю.
– Нет. Не уходи, – она со стоном упала из кресла, обвила мои ноги.
– Ну что ты? – я тронул ее волосы. – Я же вернусь, глупенькая моя…
В прихожей висело серое от старости, все в блестящих крупинках серебра, зеркало в тяжелой раме. Глянув в него, я нашел себя окривевшим на один глаз. Нос расплылся уродливым пятном, сросся со щекой…
– Ну и урод, – сказал я сам себе, – и зачем ты такой на свет уродился?!..
Пару кварталов под моросящим дождем я пробежал, как совсем молодой человек. Давно уже так не бегал. Отомкнул дверь, вошел в квартиру. Здесь давно было пусто, серо и неуютно. Прохладный климат однажды явился в этот дом много лет назад, и поселился здесь навсегда.
Я медленно размотал шарф, вспоминая, как всего десять минут назад на меня смотрела Ариша, как она целовала меня. Снял пальто, устроил на вешалке. Прошел на кухню, заварил крепкий чай, и уселся к окну. Так я проводил все вечера, с самого лета.
Что за немыслимая благодать, когда на душе так пусто, ничего не делать, просто наблюдать, как медленно садится за горизонт солнце, и свежая весенняя зелень чернеет, становится пеплом. Пусть весна погружается в сумерки, а я все глубже ухожу в себя. Меня нет, как нет всего, что когда-то было живо во мне…
Настоящая, живая Ариша пришла почти в полночь. К этому времени весь наш неуютный, холодный дом сгинул во мраке. А мои чувства клубились, будто пар, заставляли меня захлебываться от свежего, ароматного чувства и думать о том, что вот – наступит завтра, и я опять буду там. А не здесь. В пустоте.
– Ау, – крикнула моя жена с порога, – ты где?
Я молчал. Мне вспоминалась та, другая, которую я оставил в пустой комнате, в старом кресле, у голой облупившейся стены. Блеклая желтая краска сползала целыми пластами, обнажая старые газеты. Но, несмотря на убогую обстановку, там мне было тепло. А здесь – нет.
Что она делает сейчас?! Наверное, думает обо мне. Если только она умеет думать, когда меня нет. А может, чувствует желание поскорее оказаться рядом со мной. Если только она умеет чувствовать, когда я не рядом…
– Ты что это? – Ириша включила свет. – Опять сидишь в темноте?
– Просто размышлял, – ответил я, поднялся, подошел к ней и поцеловал в лоб, – как работа?
– Так себе. Представляешь, а Яншина, все-таки, уволили.
– Бедный Яншин, – задумчиво отозвался я. – Бедный, бедный Яншин.
– И вовсе он не бедный, – рассердилась Ариша, – Яншин – личность. Он Токмакову так и сказал…
– Слушай, мне все равно, – перебил я ее, – мне абсолютно все равно, что там сказал Токмакову твой унылый Яншин.
– Ты что… – рассердилась она. – Пил сегодня?
– Нет. Просто скучно…
– Как прошел день? – в ее голосе зазвучали нотки раздражения.
– Нормально… – я отвернулся, теперь я смотрел и поражался, как причудливо выглядит тень от комнатной пальмы на стене – листики – глаза и рот, стебель – длинный кривой нос. Похоже на смешную рожицу.
– Я звонила, никто не подходил.
– Я выходил. Пройтись.
– Прошелся?!
– Да.
Она нахмурилась, отвернулась, вышла из комнаты. Потом появилась в дверях:
– Игорь, давай разведемся.
– Давай лучше помолчим, – предложил я…
О разводе она говорила уже лет пять. Еще до этого лета ее слова, быть может, и подействовали бы на меня, но не сейчас, когда у меня была другая Ариша. Та, которая меня любила. Та, которая меня ждала… И у которой в прихожей такое кривое зеркало, что живи я по ту сторону зеркального стекла, мне только и осталось бы – стать экспонатом кунст-камеры.
А начиналось все банально. Так же, как это случается во многих семьях, проживших вместе долгие десятилетия. Со временем юные чувства обретают налет привычки, затем стареют и, наконец, сменяются извечной раздражительностью. И тогда ты начинаешь требовать от человека, живущего с тобой бок о бок, все то, чего ты сам не в состоянии ему дать. Ты желаешь внимания, тепла, заботы, любви… А любви уже нет.
И времени не хватает даже на то, чтобы поговорить. Уходит близость. А вместе с ней и понимание…
Поначалу ты еще пытаешься что-то исправить, но одряхлевший брак рушится независимо от твоих желаний и поступков.
Мне часто становилось горько от безысходности, и я искал выходы душевной маете – погружался в работу, уходил в многодневные загулы, даже ухаживал небезуспешно за другими женщинами. Но все это было не то…
Гнетущее начало разрушало не только мои отношения с женой, оно разрушало меня самого. Мне требовался выплеск тому, что поселилось внутри меня. Моей неудовлетворенности, моей боли…
Я совсем не помню, как пришел в Центр дупликации. Такое чувство, что я оказался там не по своей воле. Словно меня туда привели. Впрочем, в тот период жизни все вокруг напоминало странный морок. Я жил, словно в тумане. С утра и до вечера пребывая в жестокой депрессии, я существовал во мгле.
В Центре дупликации ко мне отнеслись с пониманием. Уверили, что с подобными проблемами сталкиваются многие семьи, чьи отношения перевалили столетний рубеж.
– Это слухи, что со временем отношения крепнут, – заверила меня женщина – психолог, – предубеждения. Я многое повидала. Люди устают друг от друга… Им хочется новых ощущений. Особенно мужчинам.