Яд и корона

Дрюон Морис

Вдруг Клеменция решилась.

– Правда ли, – спросила она, – что крошка Наваррская, которую держат вдали от двора и которую мне показали всего только раз, рождена не от моего супруга?

И в то же время про себя она подумала: «Разве не должны были открыть мне раньше все эти дворцовые тайны? Бабушке следовало бы просветить меня, а то выдали замуж, оставив в неведении».

– Эх, мадам, – ответила Эделина, продолжая взбивать подушки, и по голосу кастелянши слышно было, что вопрос королевы не особенно ее удивил. – Я так полагаю, что никто этого по-настоящему не знает, даже наш государь Людовик. Каждый говорит так, как ему выгодно: одни утверждают, что крошка Наваррская – дочь короля,

и им это на руку, а другие твердят, что она, мол, незаконнорожденная. Есть и такие, как, скажем, его высочество Валуа. Они что ни месяц меняют свое мнение, как будто тут можно по-разному думать. Единственной особой, которая могла бы ответить точно, была Маргарита Бургундская, да теперь ее уста забиты сырой землей...

Эделина вдруг прервала речь и взглянула на королеву.

– Вы тревожитесь, мадам, потому что не знаете, может ли наш государь...

Она снова замолчала, но Клеменция, выразительно взглянув на кастеляншу, заставила ее продолжать.

– Успокойтесь, мадам, – произнесла Эделина. – Его величеству Людовику ничто не мешает иметь наследника, хотя люди злоязычные в королевстве, да и при дворе, утверждают обратное.

– Ты-то откуда знаешь? – спросила Клеменция.

– А вот знаю, – медленно произнесла Эделина. – Тут уж постарались сделать так, чтобы только я одна и знала.

– О чем ты говоришь?

– Говорю чистую правду, мадам, потому что у меня на душе тяжкая тайна. Конечно, лучше бы мне помолчать... Но такая дама, как вы, столь высокого происхождения и столь милосердная по природе, не оскорбится, если я признаюсь, что я в молодости имела от его величества Людовика ребенка, а было это одиннадцать лет назад...

Королева глядела на Эделину с безграничным удивлением. То обстоятельство, что у Людовика была первая супруга, не вносило никаких осложнений, разве что чисто династического порядка. Этот брак не выходил за пределы установленных обычаев. У Людовика была супруга, которая вела себя недостойным образом; тюрьма, затем смерть разлучили их. Но в течение пяти месяцев своего брака с королем Франции Клеменция ни разу не задумывалась над вопросом, какова была интимная жизнь Людовика с Маргаритой Бургундской. Их супружеская жизнь не вызывала в ней никаких мыслей, не будила любопытства; брак и любовь в данном случае вещи совершенно различные. И вот любовь, любовь, не освященная таинством брака, встала перед ней в образе этой бело-розовой пышной тридцатилетней красавицы; и воображение Клеменции лихорадочно заработало.

Эделина расценила молчание королевы как знак неодобрения.

– Не я этого захотела, мадам, поверьте мне, тут он свою власть проявил. Он был такой молоденький, еще несмышленыш, и побоялся бы какой-нибудь важной дамы.

Клеменция махнула рукой, как бы желая сказать, что никаких объяснений ей не требуется.

– Значит, как раз об этом ребенке ты сейчас и говорила? – спросила она.

– Да, мадам, о моей Эделине.

– Я хочу ее видеть.

Лицо кастелянши исказилось от страха.

– Конечно, мадам, вы можете ее увидеть, можете увидеть, ведь вы королева. Но молю вас, не делайте этого, а то узнают, что я с вами говорила. Она так похожа на своего отца, на его величество Людовика, что он испугался, как бы вам не было неприятно ее видеть, и велел отдать ее перед вашим приездом в монастырь. Я и сама вижусь с ней только раз в месяц, а когда девочка подрастет, ее постригут в монахини.

Первые душевные движения Клеменции всегда диктовались великодушием. На минуту она совсем забыла о своей собственной драме.

– Зачем? Зачем это делать? – вполголоса произнесла она. – Кому пришло в голову, что этим можно мне угодить? Хороши, должно быть, женщины, с какими привыкли иметь дело

принцы Франции! Значит, бедняжка Эделина, из-за меня у тебя отобрали дочь! Прости меня, прости!

– О, мадам, – возразила Эделина, – я же отлично знаю, что вы тут ни при чем.

– Я тут ни при чем, но сделано это из-за меня, – задумчиво возразила Клеменция. – Каждый из нас ответствен не только за свои собственные скверные поступки, но также за все зло, причиной которого он стал неведомо для себя.

– А меня, мадам, – продолжала Эделина, – а меня, хотя я была первой кастеляншей во дворце Ситэ, его величество Людовик отослал сюда, в Венсенн, и положение у меня теперь по сравнению с тем, что я занимала в Париже, совсем скромное. Против королевской воли не пойдешь, но вот за молчание мое не особенно-то меня отблагодарили, что верно, то верно. Меня его величество Людовик тоже хотел подальше упрятать; разве могло ему в голову прийти, что вы предпочтете эту лесную глушь, когда в Париже у вас такой огромный дворец. – Теперь, когда Эделина вступила на стезю признаний, она уже просто не могла остановиться. – Сейчас я вам все скажу, – продолжала она, – вот когда вы приехали сюда, я, конечно, готова была вам служить только по долгу, а уж никак не по своей охоте. А вы оказались настоящей благородной дамой – и душой добрая, и лицом красавица, вот я и почувствовала к вам любовь. Вы и представления не имеете, как маленькие люди вас любят: вы бы послушали, что говорят о королеве на кухне, на конюшнях, в прачечных. Вот они, по-настоящему преданные вам души, а не бароны да графы. Вы наши сердца завоевали, и даже мое, хотя я долго крепилась, а теперь нет у вас служанки преданнее меня, – заключила Эделина, опускаясь на колени и припав поцелуем к руке королевы.

– Я велю вернуть твою дочь, – произнесла Клеменция, – я возьму ее под свое покровительство. Я поговорю о ней с королем.

– Не делайте этого, мадам, богом вас молю! – воскликнула Эделина.

– Король осыпает меня дарами, которых я у него и не прошу совсем! И конечно, согласится сделать мне подарок, чтобы меня порадовать.

– Нет, нет, молю вас, не делайте этого, – повторила Эделина. – Пусть уж лучше я увижу свою дочь в монашеском клобуке, чем в земле.

Впервые в течение этого разговора Клеменция улыбнулась, даже засмеялась.

– Значит, во Франции люди твоего положения так боятся короля? Или до сих пор жива еще память о короле Филиппе, который, говорят, не знал пощады?

Эделина по-настоящему полюбила королеву, но затаила глубокую обиду против Сварливого. И сейчас ей представлялся прекрасный случай удовлетворить одновременно оба этих чувства.

– Вы еще не знаете его величества Людовика, как каждый из нас его знает, он еще не показал вам изнанку своей души. Никто не забыл, – добавила она, понизив голос, – как наш государь Людовик после суда над мадам Маргаритой приказал пытать слуг Нельского отеля, и возле Нельской башни выловили из реки восемь искалеченных и изуродованных трупов. Что же, по-вашему, случайно они попали в Сену? Вот я и не желаю, чтобы нас с дочкой тоже случайно столкнули в реку.

– Все то сплетни, которые распускают враги короля...

Но, произнося эти слова, Клеменция вдруг вспомнила намеки кардинала Дюэза и то, как отвечал на лионской дороге толстяк Бувилль на ее вопросы относительно обстоятельств смерти Маргариты. Клеменция вспомнила также, как ее зять Филипп Пуатье говорил обиняками о пытках и приговорах, которыми в обход законов погубили бывших министров Филиппа Красивого.

«Неужели мой супруг жестокосерден?» – подумала она.

– Зря я вам тут лишнего наговорила, – продолжала Эделина. – Дай бог, чтобы никогда вы не узнали худого и по вашей доброте оставались в неведении.