Яд персидской сирени
Шрифт:
В их хате был земляной пол. Ника сбросила сандалии и прошлепала босиком через сенцы.
– Чудо! Просто чудо! – Она повернула сияющее лицо к мужу. – Тим, как ты его отыскал? Какой ты молодец!
Они снова целовались. В доме было прохладно и пахло мокрым мелом – Люба побелила печь. Печь светилась в полумраке голубыми боками. На столе стоял глиняный жбан с ромашками. С потолочной балки свешивались пучки сухой травы. Ника потянула один – на голову сыпанула труха и запахло терпко. Ой!
– Я сниму! – Нестарая еще женщина стала на пороге – полная, с загорелым лицом, босая. – Надо свежих.
– Люба, это Ника! – представил Тим жену.
– Очень приятно. – Люба вытерла руку о передник, протянула. Рука была горячая, шершавая. – Ника… Вероника?
– Вероника.
– Красивое имя. Как травичка.
– Что? – не поняла Ника.
– Травичка есть такая, вероника, с синенькими
– А что, тут совсем никого нет? Не живет никто? – спросила Ника.
– Есть, но уже мало осталось. А новые не приживаются. Тут один из ваших новых, городских, лет десять назад надумал курорт строить – воздух, говорит, у вас особенный, и вода, и родники, и луга… эти… альпийские! И мед чистый. Привез ученых, они всюду ходили, воду проверяли, колодцы мерили. А зимой, говорит, можно на лыжах. Начал подвесную дорогу строить, да не достроил, передумал. – Люба простодушно рассказывала и с любопытством рассматривала жильцов: голубые глаза сияли, лицо раскраснелось. – Жарко сегодня! Пойду. Если надо чего, я тут рядом, Тимофей Сергеич знают. В пивнице молоко утрешнее, пей, набирайся сил. – Она скользнула взглядом по Нике, напоминающей подростка. – А я завтра принесу парного. У моей Любки не молоко, а сахар. И ему полезно… – Она улыбнулась. – С огорода, не стесняйтесь, берите! Огурцы уродили, зелень, горох уже есть. Сегодня под вечер приедет Мишка, привезет хлеб, сахар, чай. Жить можно. Ну, отдыхайте, не буду мешать. – Она привычно заправила выбившиеся пряди под белый ситцевый платок и ступила за порог.
– Тим, а как она догадалась? – Ника круглыми глазами смотрела на мужа.
– О чем?
– Что я… Что мы ждем ребенка?
– Догадалась?
– Ну да, она сказала: и ему полезно, и так посмотрела!
Тим пожал плечами:
– Я думал, она про меня.
Ника фыркнула. Потом сказала:
– Хорошая тетка, добрая. И какая-то… – Она озадаченно замолчала. – Какая-то несовременная, что ли. Не представляю ее в городе. И… совсем простая.
– Все деревенские такие, – сказал Тим веско. – Ты просто не знаешь. Спокойная жизнь, отсутствие стрессов, домашние животные – не какие-нибудь сиамские злюки, а настоящие – коровы и собаки. В прошлый раз я тут видел козу с козлятами. Двое козлят. Увидели меня и как начали блеять, подбежали, ножки разъезжаются. И еда без химии.
– Как это на такой райский уголок да не нашлось хозяина?
– Был же, фуникулер начал строить, да передумал, – повторил Тим, пытаясь воспроизвести интонации Любы.
Ника рассмеялась.
– Она сказала, молоко в пивнице. Это где?
Они пошарили по кухонным полкам. Пусто. Потом Тим догадался: подпол! Вход оказался в сенцах. Тим потянул железное кольцо, снизу дохнуло сыростью. Он осторожно спустился по деревянным скрипучим ступеням, щелкнул зажигалкой. Крынка стояла на большой перевернутой бочке. Неверный свет обнаружил паутину по стенам, несколько разнокалиберных бочек, пыльные стеклянные банки с темным рассолом, пыльные пустые бутыли.
– Ну что там? – Ника свешивалась сверху.
– Ничего! Нашел молоко.
– А привидений нету?
– Не видно!
Глава 6. Зажатое новоселье и дальняя дорога
– Может, останешься? – без надежды на взаимопонимание спросил Алексей Генрихович Добродеев своего друга Монахова Олега Христофоровича. – Ты же обещал! Сколько можно скакать по жизни? И спина болит, и желудок, и «Зеленый лист» требует, Жорик не тянет, а ты снова в бега.
«Зеленый лист» был небольшой фабричкой, принадлежавшей Олегу Христофоровичу… кстати, для своих просто Монах, и его другу детства Жорику Шумейко, и выпускала она всякие травяные пищевые добавки по рецептам, привезенным им из странствий. Фабричка не то чтобы процветала, но пыхтела исправно, давая стабильный заработок, – Жорик управлял ею как мог, в силу собственных умения и разумения. Он был хороший человек, даже замечательный, но простой.
– Может, пора остепениться? – вел дальше Добродеев. – Не мальчик, чай. И новоселье… как же без новоселья? Я уже подарок прикупил, Жорик говорит, ребята тоже скинулись, а? Думали посидеть в мужской компании, пообщаться, принять… Жалюзи – и те не повесили! Я молоток и гвозди принес, давай, Христофорыч! Картину опять-таки надо определять, я принес гвоздь покруче.
Монах сопел, сосредоточенно набивая необъятный рюкзак всякими полезными вещами вроде свитеров, носков, одеял и спальника, коробок с аспирином, йодом и зеленкой
– Видение? – спрашивал догадливый Добродеев. – Опять?
Монах только вздыхал.
…Немного о героях. Олег Христофорович Монахов, Монах для близких и друзей, как мы уже знаем, был необычной личностью. И внешность у него была необычной. Он был толст, большеголов, с длинными русыми волосами, скрученными в узел на затылке, и рыжей окладистой бородой. С голубыми пытливыми глазами, которые видели собеседника насквозь. У него была привычка степенно пропускать бороду через пятерню, что придавало ему вид солидный и внушающий доверие, а пенсионерки, завидев его, крестились, принимая за служителя культа; он степенно кивал и осенял их мановением длани. Весь его облик излучал такое вселенское спокойствие и безмятежность, что всякому хотелось его потрогать в надежде, что и на него перейдет кусочек благости.
В свое время он практиковал как экстрасенс и целитель, причем весьма успешно. Был такой период в его пестрой биографии. А еще он преподавал физику в местном педвузе, защитил кандидатскую. Потом перекинулся на психологию, стремясь разобраться в душе как собственной, так и страждущих. Он был женат три раза, и жены его были красавицами и умницами, и дружеские отношения сохранялись после разводов…
Почему был, спросите вы? Почему в прошлом времени? Да по одной-единственной причине – Монах склонен к перемене мест, он бродяга по натуре, он счастлив, когда топает куда-то вдаль с неподъемным рюкзаком за плечами. И рано или поздно в его жизни наступает момент, когда он все бросает: и жен, и насиженное место, и друзей – и летит «за туманом и за запахом тайги» на Алтай, в Монголию или в Непал.
И там, затерявшись в непроходимых дебрях, сидит неподвижно на большом валуне, смотрит на заснеженные горные пики и любуется цветущими белыми и красными олеандрами; в прищуренных его глазах отражается хрустальный рассвет. Безмятежность, покой, сложенные на коленях руки… Он похож на Будду.
Бродит по бездорожью, спит в палатке под развесистым кедром или орешником, варит в котелке пойманную рыбу, а то и добытого некрупного зверя, много думает. Там классно думается, под развесистым кедром: ни тебе голосящего мобильника, ни Интернета, ни скайпа, ни докучливого трепливого соседа, ни надоевших звуков цивилизации. Думается о чем, спросите вы? Да мало ли! О судьбах мира, загадках истории, физических парадоксах, вроде путешествий во времени, и версиях происхождения человека. Даже о летающих тарелках, с точки зрения физика и психолога: возможно ли в принципе, массовая галлюцинация или научный факт? Да и неважно, о чем думать. Можно попытаться доказать мысленно теорему какого-нибудь выдающегося математика, до сих пор никем не доказанную. Круг интересов Монаха безграничен. Он смотрит на огонь и выстраивает свои мысли в некий логический ряд, пытаясь уразуметь, с нетерпением ожидая пронзительного чувства озарения. Пошумливают верхушки деревьев, всплескивает ручей, посверкивают низкие большие звезды, и воздух хрустально прозрачен, холоден и чист; Монах размышляет. Он на равных с окружающей средой – наверное, это называется счастьем.