Яд-шоколад
Шрифт:
— Почему? У него отец в правительстве работает. Ты же сам говорил, брат Димон, ты сколько раз нас учил, что нам такие люди как воздух необходимы, — татуированный Суслов, сам недавно принятый в «Туле», развел руками.
— Отец, может, и в правительстве. А парень совсем глупый. Дураки, они хуже ФСБ, — сказал Дмитрий Момзен.
— Я старался, пацан хочет к нам. Он слышал про «Туле».
— В ночном клубе, — сказал Дмитрий Момзен. — Но мы, кажется, давно переросли ночные клубы и всю эту хрень. Еще тогда, два года назад… Мы переросли всю это долбаную хрень, или я не прав, братья мои?
— Да, да! — послышались голоса за круглым столом.
— Я много раз говорил вам, что, когда придет час бросить вызов властям, — Дмитрий Момзен обвел
— Но парень же хотел к нам… молодой, мы могли научить его что к чему, если надо, вправить мозги…
— Да, в преданных делу, нашему великому делу на благо нации, — отчеканил Дмитрий Момзен. — Но идиот, преданный делу, — это… Может, в правительстве, где работает его падре, это приветствуется… Но тут у нас в союзе «Туле» это хуже чумы. Повторите, что я сказал!
Он прорычал это как лев — громко и яростно и ударил с размаху кулаком по столу.
— Ну! Я кому сказал! Повторить!
— Это хуже чумы! — подхватили хором Рейнские романтики.
— Громче! Еще!
— Это хуже чумы! Хуже ФСБ! — грянуло за круглым дубовым столом.
— Господа, я благодарю вас и приношу свои извинения за излишнюю резкость, — Дмитрий Момзен тут же смиренно склонил свою голову перед Рейнскими романтиками — красивый, высокий, статный, голубоглазый, светловолосый — настоящий идеал для тех, кто жить не может без идеалов. — Вы все здесь умные взрослые люди. Молодые, за вами будущее. Запомните раз и навсегда — военный путч и государственный переворот дело серьезное. Это впишется в историю красными чернилами. Но за это можно схлопотать пожизненный срок, если все провалится. Мы не можем рисковать. Если мы станем раздавать рекомендации в «Туле» направо и налево разным долбаным идиотам, мы не продержимся и года. Нас заметут. Когда посадили Шадрина… в общем, чего с него возьмешь, больной. Барабанил только классно… После его ареста нами заинтересовались. А когда онитам начинают интересоваться, то… Вы понимаете, чем это грозит «Туле». В общем, то была моя крупнейшая ошибка, и больше я такой ошибки не допущу. У нас долговременные планы, у нас в запасе несколько лет. И когда наступит час, мы должны быть готовы. За то время, что у нас впереди, надо многое успеть. И сопляки подрастут… вы понимаете, я не имею в виду здесь присутствующих, я говорю о нашем первичном звене в ячейках на местах, которые тоже предстоит еще нам организовать. Но для всей этой трудной и опасной работы на благо нации мы с вами должны быть сильными. Но я, кажется, слишком многословен, еще раз прошу меня извинить. Итак, тема сегодняшней встречи?
— Гитлер и немецкая культура, — подсказал Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй.
Он только что вытащил скатанную в трубочку бумажку из немецкой солдатской каски, стоявшей на столе среди пивных бокалов. Развернул и огласил. В каске множество бумажек с темами поучительных бесед. Так это именовалось в «Туле» — поучительные беседы на собраниях. Темы никогда не объявлялись, Момзен никогда не готовился заранее, все шло честно, на волне чистейшей импровизации. Рейнских романтиков именно это и завораживало — информация, поразительная эрудиция Момзена в целом ряде вопросов — очень специфических, будь то средневековые методы пыток или же тактика выжженной земли Квантунской армии в Маньчжурии. А еще Рейнских романтиков буквально околдовывал голос Дмитрия Момзена.
— Ах, я тут как раз вспомнил, — Дмитрий Момзен очаровательно улыбнулся. — В начале войны в ставке Вольфсшанце Гитлер говорил своим соратникам, что стал политиком против своей воли. Его заставил весь тот идиотизм, кретинизм, который царил вокруг него и который он уже просто не мог выносить физически. Хотелось все изменить. Но он говорил и о том, что самым счастливым днем его жизни станет тот, когда он сможет оставить политику… «Когда я уйду, — говорил он, — и оставлю за спиной все заботы, все мучения…» Да, он говорил о мучениях… Больше всего он предостерегал от ослабления инстинкта жизни. От внутренней слабости. Ее он страшился даже в себе. И я страшусь, — Момзен обвел взглядом своих голубых ледяных глаз притихших Рейнских романтиков, сытых, осоловевших от пива. — Рецепт против слабости прост. Надо быть сильным. Чтобы иметь силу внутри, надо совершать неординарные поступки.
— Какие например? — спросил Рейнский романтик Суслов. Он развалился на кожаном диване за круглым столом. Он чувствовал себя уязвленным от того, что его молодой протеже, которому он обещал вступление в «Туле» и который за это посулил «отблагодарить», пролетел по полной.
— Те, что другие, обычные совершать бояться, — ответил Момзен, не глядя в сторону Суслова. — Которые запрещает нам мораль или закон, или тупая жалость… или человечность. Гитлер говаривал, что человечность — это что-то среднее между самомнением, глупостью и трусостью. Обидно слыть трусом.
— Обидно. Но не мешало бы как-то это доказать на практике, — бросил Суслов, играя татуированными бицепсами.
Момзен секунду помолчал.
— Что ж, — сказал он, — и то правда. Может, снова пришло время наших испытаний?
— Только на этот раз начинай с себя, — снова вякнул Суслов. — Или нет, вот с нашего толстого, с твоего толстожопого любимчика, — он кивнул на Олега Шашкина по прозвищу Жирдяй.
Тот мгновенно вскочил. Но Момзен удержал его жестом.
— Ладно, — сказал он опять же очень смиренно, но так, что у многих Рейнских романтиков, которые знали своего предводителя гораздо лучше, чем дерзкий неофит Суслов, по спине поползли мурашки. — Принято. Доказательства в скором времени будут предъявлены. Но я что-то уклонился от темы сегодняшней встречи. Братья, задавайте вопросы.
— А это правда или интернет-утка, что якобы весной тридцать пятого Гитлер приезжал с визитом в СССР, посещал Москву и Ленинград, ездил на корабельные верфи в Мурманск, где строили наш ледокол, и даже присутствовал на параде первого мая? Я читал, что все кинодокументы, и наши и немецкие, после войны уничтожили, — это спросил кто-то из Рейнских романтиков, решивший разрядить ситуацию.
— Датой начала визита тридцать пятого года значится первое апреля, — ответил Дмитрий Момзен.
Он взял бокал с пивом со стола и вытянул руку. Рейнские романтики наперебой полезли чокаться со своим вождем. По его лицу и его голосу, когда он говорил вот так, они никогда не знали — лжет он или говорит чистую правду.
Глава 15
Роман Ильич — не отец Родиона Романовича
Роман Ильич Шадрин, ныне Веселовский, как выяснила Катя, не родной отец Родиона Шадрина, проводил взглядом молодую стройную женщину, шествовавшую по проходу между стеллажами с товарами в магазине «Твой Дом», располагавшемся в гигантском торговом центре «МКАД Плаза».
Покупательница толкала перед собой нагруженную посудой и разными кухонными мелочами тележку. Темноволосая и высокая, в чрезвычайно коротких джинсовых шортиках, закрывавших лишь упругую попку и врезавшихся немилосердно туда, в саааамую серединку, куда так приятно врезаться мужскому взору.
В торговый центр «МКАД Плаза» Роман Ильич приехал после работы вместе с детьми Любочкой и Фомой на новеньком (как и дом) авто «Шевроле». Жена Надежда осталась дома. Она вручила Роману Ильичу длинный список покупок, но все это касалось лишь продуктового супермаркета, куда он с детьми намеревался заглянуть позже. Список покупок в магазине «Твой Дом» Роман Ильич составил для себя сам. Материалы для ремонта, краски, кое-какой подручный инструмент.
Он оглянулся, чтобы не потерять из виду детей. Любочка и Фома держались вместе и стояли напротив стеллажей с кухонной керамикой и формами для выпечки.