Ядерные ангелы
Шрифт:
– Какой еще бутерброд, мам? – Патрик сделал удивленные голубые глаза. – Это ж вредно – всухомятку. Хочешь, я сейчас тебе…
– Почему это вредно? Разве я могу собственному сыну… – Милене нужно было чем-то занять себя. Высматривать по телевизору особые, как сказал Макс, новости она уже не могла, ее тошнило уже от дикторов, терактов, луж крови и последних сводок с мировых театров военных действий. Но это не повод пичкать Патрика бог знает чем. – Ладно, сынок, я сама себе…
Она вдруг отчетливо – до рези в глазах – вспомнила ту ночь, когда вместе с Краем заночевала на полустанке посреди
Таких ночей было много.
Но та оказалась особенной. Ведь ближе к утру на запах дыма от костра, у которого они, прижавшись друг к другу, грелись, пришел мальчик с яркими голубыми глазами. Он был такой голодный, что едва не отгрыз Максу палец, когда тот, смеясь, протянул ребенку кусок хлеба.
Как же тогда Милена испугалась за Макса! Кровь плеснула фонтаном, пятная рубиновым серый после оттепели снег. Шрам остался, не зарос… Но еще больше она испугалась за мальчишку. Край ведь мог его пристрелить или еще что сделать. Прогнать, к примеру…
Поначалу она решила, что ребенок немой. Он ведь не говорил, как его зовут, – просто, урча, ел хлеб, тушенку, вообще все, что ему давали. Тогда Край почему-то назвал его Патриком. Дурацкое имя, но оно как-то сразу прилипло к ребенку, стало настоящим…
За Миленой и Краем, наступая на пятки, гнались спецслужбы и вояки, соревнуясь за право повесить над камином их головы. И та ночь, а потом утро были просто волшебными – никто в них не стрелял, никто не пытался сшибить их с дороги разогнанным да полтораста кэмэ в час джипом, никто не травил их в придорожных забегаловках… Было так мирно и так хорошо, что они, завороженные рассветными лучами, вспыхнувшими золотом в волосах Патрика, взяли его с собой. Это даже не обсуждалось. Мальчик, совсем малыш, крепко-крепко вцепился своей крохотной ручонкой в перебинтованный палец Края и доверчиво потопал с новыми родителями в неизвестность…
Именно тогда травля прекратилась.
Нет, Милену и Макса не перестали искать, но азарт охотников как-то сразу пошел на убыль. Понимая, что это глупо, Милена верила, что их оставили в покое из-за Патрика. Ребенок стал искуплением для мужчины и женщины, натворивших в жизни столько зла, что ад – слишком приятное для них место.
Милена нежно улыбнулась, глядя на Патрика.
Он вырос, возмужал, вон плечи какие широкие, а лицо все такое же детское, наивное… Узнав, что у нее и Края не может быть детей, она – да и Макс тоже – не горевала ни секунды, ведь у нее – у них! – уже был сын.
Она подошла к холодильнику, достала кусок ветчины. Вроде вполне: без плесени и пахнет не противно. В молодости чего только ни приходилось жрать, голод ведь не тетка, так что в плане еды Милене легко угодить. Лишь когда Макс рядом, она корчит из себя фифу, привыкшую даже семечки щелкать с золота, сплевывая шелуху на платину. Она вытащила из хлебницы батон – не очень-то свежий. Точнее – черствый донельзя: им гвозди в бетон заколачивать можно. Но другого нет. Милена взяла нож. Хороший нож, острый, бумагу можно резать.
Завибрировал телефон.
Она вздрогнула. Нож выскользнул из руки и воткнулся в линолеум – в миллиметре от большого пальца ноги. «Я водяной, я водяной, никто не водится со мной! [18] » – прозвучало из динамика корейской трубки. Этот рингтон Милена установила на бывшего супруга много лет назад, потому что Патрику нравилась песенка из мультика.
В глотке заклокотал целый список претензий, норовя прозвучать раньше, чем Край хоть слово скажет в оправдание. Из-за этого неудачника она едва не испортила себе педикюр.
18
Песенка водяного. Слова – Ю. Энтина, музыка – М. Дунаевского.
Вот только сорвать на Крае злость не получилось.
Потому что голос в трубке был не его. Да и вообще разговор – точнее монолог звонившего – получился коротким. Отбой связи. Милена уставилась на сенсорный экран, будто на нем вот-вот появится надпись «Это розыгрыш, детка, все в порядке». Экран мертвенно потемнел, точно его засыпали землей, закопали сорок дней тому назад.
– Мама, что случилось? – встревожился Патрик.
Рука ее, ставшая вдруг непослушной, деревянной, в придачу к ножу выронила телефон.
Коснувшись ладонью лица, Милена беззвучно открыла рот, закрыла, потом вновь… Как рыба, выброшенная на берег. Все, с сегодняшнего дня она карпов на рынке не покупает.
– Мама, не молчи!
– Край… Твой отец… С ним случилась беда.
Патрик ее расспрашивал, но она была слишком испугана и расстроена, чтобы обсуждать с ним услышанное.
Тогда он замолчал.
В квартире стало тихо-тихо, далекий грохот автоматных очередей за окном не в счет, это детишки развлекаются. Лицо сына превратилось в неподвижную маску: губы сжаты, глаза чуть прищурены, не моргают. Куда подевалась его обычная детская наивность? На миг Милене показалось, что рядом с ней вовсе не Патрик, не мальчишка-подросток, но существо, вобравшее в себя тысячелетний тяжкий опыт и мудрость, которую Милене никогда не познать.
– Сынок, все в порядке? – Она непроизвольно попятилась, стараясь увеличить расстояние между собой и сыном.
Шаг назад. Еще шаг. И еще!..
И почему-то оказалась рядом с Патриком, хотя он не сдвинулся с места – все так же сидел на табурете у кухонного стола. Он медленно поднял руки и поднес ладони к ее лицу.
– Сынок, что ты?.. – Милене сделалось страшно-страшно.
Она хотела отвернуться, но не смогла, как не смогла закрыть глаза, чтобы не видеть леденящей бесконечности, обрамленной длинными, почти что девичьими ресницами Патрика. У нее под ногами разверзлась бездна и…
…Милена, сидя за столом, ела омлет, приготовленный сыном. Вкусный омлет. С сыром и грибами. Патрик сидел рядом и весело рассказывал историю о парне из клуба филателистов, в который он ходил по вторникам и четвергам после уроков. Где-то далеко, на краю сознания, шевельнулась мысль о ветчине из холодильника, вот бы достать, сделать бутерброд… Взгляд ее привлекла дыра в линолеуме. Это ведь нож упал, еще бы чуть – и палец долой, а потом… Она хотела спросить у Патрика, что происходит и…
…Милена стояла в прихожей и смотрела на сына, накручивая на палец золотистый локон.