Ядерные ангелы
Шрифт:
Но мне на возню мальчишек смотреть недосуг, у меня есть дела важнее.
Поэтому я сгреб Патрика в охапку и шагнул к нашему яйцу, на прощание махнув «кузнечику».
Превратить святилище смерти, храм стерильной чистоты в черт знает что – это кем надо быть?! Как можно нарушить обряд изгнания хвори, на который приглашаются лишь посвященные в таинство жрецы?!
Общение с палачами не сделало настроение Льва Аркадьевича Глоссера радостным. Скорее наоборот. Да он просто в ярости! Статую античного бога скинули с пьедестала и цинично надругались над обломками. Варвары! Ну что ж, он этого так не оставит. Пора завершить начатое много лет назад. Он слишком долго терпел. Хватит! Хва-а-тит!..
Все тело его пронзает боль, в голове взрывается граната. Ему стоит усилий не упасть.
Из-за двери операционной доносится рокот:
– Представляете, по телику вчера говорили в новостях, что скоро на Марсе…
Слышатся смешки – ассистенты опять завели спор о достоинствах напитков и раскрепощенности девиц в столичных клубах, а инженер, которому за сорок, воспринимает их проблемы с должной иронией. Недовольно ворчит операционная сестра, вслух жалуясь коллеге-блондинке на нерадивость некоторых сотрудников, которые осмеливаются приходить на работу в подпитии.
Обычный умиротворяющий шум. Треп. Трескотня ни о чем.
Но даже это не может успокоить главврача.
Нацепив маску на лицо и напевая громче обычного «Смейся, паяц, над разбитой любовью» [23] , Лев Аркадьевич толкает дверь. Ни на кого не глядя, но чувствуя чужое внимание, входит. Расслабленный шум операционной сменяется гробовым молчанием.
Все-все-все, затаив дыхание, смотрят на него.
Даже девушка Татьяна, дочь старинного друга, мир его праху. Особенно – девушка Татьяна.
23
Из песни «Смейся, паяц» Франко Корелли.
Точно так же звали ее мать, редкую красавицу и умницу.
– Что с вами, Лев Аркадьевич? – Блондинка-медсестра встречает его широко распахнутыми глазами. – На вас лица нет.
– Почему пациентка до сих пор в сознании?! – вопрошает Глоссер у анестезиолога и, не дожидаясь ответа, обращается к Татьяне: – Не переживайте, милочка. Небольшая задержка. Сейчас этот человек… Реваз Георгиевич поможет вам успокоиться.
Все ее существо выражает тоску и смирение. Но Льва Аркадьевича не так легко обмануть. Он знает, что она давно хочет остаться с ним наедине. Верно, свидетели вам ни к чему.
– Я продолжу операцию сам. – Главврач жестом останавливает анестезиолога, кинувшегося к своему добру в чемоданчике. Затем обводит взглядом всех остальных. – Все в полном порядке. И я в полном порядке. Так что не вижу причин вам здесь оставаться.
– Но как же так, Лев Аркадьевич… – Медсестра, хорошенькая блондинка, настолько глупа, что смеет ему перечить. Остальные – биомасса в сине-зеленой униформе – испуганно молчат. Чувствуют опасность. – Вы ведь не сможете!..
Да что она о себе возомнила, думает Глоссер, но вслух говорит иное:
– Я справлюсь, милочка. Благодарю за вашу заботу. – И видя, что она разлепляет алые губки, чтобы возразить, добавляет: – Вы можете быть свободны сегодня. Я даю вам отгул. Вам всем.
Последнее относится к двухцветной биомассе.
– Но, Лев Аркадьевич, это невозможно…
Столько лет это было невозможно. Столько долгих-долгих лет, месяцев, дней, ночей и бесконечных секунд. А теперь, когда все должно осуществиться, когда он наконец решился, ему постоянно мешают! То роняют препараты, то давят их каблуками, то заявляется толстый боров со Знаком и велит лечить своего сотрудника-убийцу, который – сюрприз! – тоже небезынтересен Льву Аркадьевичу. И после всего этого какая-то девка, соплюха, только-только после медучилища, будет ему указывать, что можно, а что нет?!
– ПОШЛИ ВСЕ ВОН!!! – Глоссер хватает скальпель с передвижной операционной стойки.
Острое лезвие – это клык хищного зверя. А зверь – это Глоссер. Ксеноновый свет ламп отражается от лезвия, запуская по стенам вприпрыжку стайку солнечных зайчиков.
Уже через миг зайчики пляшут в глазах Татьяны – его Татьяны! – и тонут в их бездне.
Члены бригады наперебой уговаривают главврача положить скальпель, он ведь немножко переутомился, ему нужно отдохнуть, операция не к спеху, потом сделаем, завтра или через полчасика, попьем чайку и сделаем…
Ноздри Глоссера трепещут. От всей этой своры за километр воняет адреналином. Они что, совсем его за психа держат? Будто он не понимает, что стоит только положить скальпель, как все они накинутся на него, вызовут охрану – и тогда никакой операции уже точно не будет. Салаги. Он столько раз оперировал под огнем противника, среди разрывов мин и бомб и даже во время рукопашной, что ему не составит труда справиться со сворой обезьян, возомнивших себя врачами только потому, что они нацепили униформу.
Хотя…
Они правы. Операция не нужна. Зачем Татьяне операция? Она же здорова.
Ей и Лёве не место здесь.
– Милочка, все будет в порядке, – шепчет он подруге своей молодости. – Скоро мы останемся вдвоем – и тогда…
Шевеля сизыми щеками, счастливый отец двойняшек что-то говорит. Что – неважно. Главное – Глоссера ему не остановить. И все равно уже, на кого падет подозрение, ведь подозревать никого не придется.
Лев Аркадьевич разом решит все проблемы, преследующие его много лет. Разрубит скальпелем гордиев узел – и уцелеет. Как уцелел там, на Балканах, где он пожертвовал войне пять лет молодости.
Краем глаза он видит, как инженер по медицинскому оборудованию бесшумно снимает со стойки монитор, пока его – ха-ха, сошедшего с ума главврача – отвлекает научившаяся разговаривать волосатая горилла. Похоже, дурачок-инженер рассчитывает использовать казенную электронику в качестве щита. Глоссер ошибается – не как щит, а как булаву. Занеся монитор над головой, инженер кидается к главврачу. Лучше бы этот дурачок, не зная, куда деть руки, дергал себя за ухо или другие части тела. Целее был бы.