Ядерный Ангел
Шрифт:
– И немецкий?
– Основной предмет. Однако для сдачи экзамена на гражданство его надо знать в совершенстве. Не всем даны способности к языку. Мне вот дойч не дается. В общем, язык я знаю, но некоторые тонкости от меня ускользают. Потому я не могу получить статус гражданина. Два раза проваливал экзамен. Судя по тому, что вы гражданин, немецкий вы знаете лучше меня. Чему же вас научить?
– Истории, – ответил за меня Тога. – Мы с другом кое-чего не понимаем.
– Вы ведь не местные, – сказал Лукошин. – Я вас раньше не видел в городе.
–
– И пришли издалека, – интуитивно определил Лукошин. – Вы очень не похожи на всех, кого я знаю.
– Это хорошо или плохо?
– Это необычно. Какие у вас планы?
– Собираемся найти место для ночлега. Мне говорили про гостиницу «Оплот свободы», но Тогу… то есть Антона туда могут не пустить. Можете нам помочь?
– Конечно. Я живу тут неподалеку. Квартирка у меня маленькая, но два тюфяка я найду. И клопов у меня нет.
– Принимаем, Тога? – Я посмотрел на своего казанского друга.
– Человек приглашает, отказываться невежливо, – ответил Тога. Выглядел он очень уставшим.
– Принято, – я протянул Лукошину руку, и на этот раз он ее пожал. – Идемте. Думаю, нам есть о чем поговорить.
– Тогда поспешим, – сказал Лукошин. – Скоро станет темно, и оставаться на улице будет опасно.
– А это еще почему?
– Нет, вы определенно с Луны свалились! – печально улыбнулся учитель и покачал головой. – Идемте, постараюсь вам все объяснить. Если, конечно, вы захотите меня выслушать.
Глава четвертая.
Обзор истории Четвертого Рейха
Не, это не фича. Это конкретная лажа
Квартира учителя Лукошина находилась на первом этаже полуразрушенного дома в двух минутах ходьбы от школы. Две комнаты – гостиная и спальня-кабинет. Обстановка самая спартанская: в гостиной самодельный стол и ящики вместо стульев, в спальне еще один стол с ящиком и две узкие тахты, сколоченные из неструганных досок, да еще печка-буржуйка. Но зато была полка с книгами. Я невольно взял одну из них в руки. «Опыты» Монтеня, первый том. Странно было видеть такую книгу в этом убогом и страшном мире.
– Любите Монтеня? – спросил я.
– Люблю. Эти книги я нашел в руинах городской библиотеки. Все, которые уцелели. Целую неделю рылся в обломках, однажды чуть под завалом не погиб. – Лукошин смотрел на меня с удивленным интересом. – Вы читали Монтеня?
– Конечно. – Я раскрыл книгу, пролистал несколько страниц. – Вот, замечательные слова: «Хорошие качества не воспитаны во мне ни законом, ни наставлением, ни путем какого-нибудь другого обучения. Мне присуща естественная доброта, в которой немного силы, но нет ничего искусственного. И по природе своей и по велению разума я жестоко ненавижу жестокость, наихудший из пороков». Отлично сказано, верно?
– Глава «О жестокости». Все верно сказано, не спорю. Но посмотрите год издания книги.
– Тысяча девятьсот тридцать девятый, издательство «Наука». Старая книжка.
– С тех пор книги Монтеня вряд ли печатали хоть еще раз. Война и мудрость несовместимые вещи.
– О какой войне вы говорите?
– Вы странный человек, гражданин. Не знаете самых простых вещей. Или вам угодно разыгрывать меня?
– Зовите меня Алексеем. Или Лехой. И не зовите гражданином, сразу чувствую себя под следствием. Я вас не разыгрываю. Я действительно не знаю, что случилось с вашим миром.
– С нашим миром? А разве вы…
– Скажите, Лукошин, у вас крепкие нервы?
– Достаточно крепкие. А в чем дело?
– Думаю, я должен вам кое-что рассказать. А вы сделаете некоторые выводы. Надеюсь, правильные. И тогда сами решите, стоит ли нам рассказать о новейшей истории вашего мира. Согласны?
– Вы пугаете меня, Алексей.
– Я сам испуган. То, что я вижу вокруг себя… – Тут я замолчал: мой взгляд упал на небольшой рисунок в рамке рядом с книгами. – Это вы рисовали?
– Да.
– Какое удивительно красивое лицо! Можно я возьму в руки?
– Конечно.
Я взял рамку с рисунком, подошел к горевшей на столе керосиновой лампе.
– Это ваша жена? – спросил я.
– Моя дочь.
– Послушайте, да вы просто мастер. Какие глаза!
– Это всего лишь рисунок, – с улыбкой сказал учитель. – И Кис он не нравится. Она говорит, что на моем рисунке выглядит больной.
– Кис?
– Это прозвище моей дочери. Ее все так зовут еще со школы. Однажды я рассказал ей, что это было ее первое слово. Ей тогда было месяцев девять. Она увидела кошку и сказала «Кис!». Дочка рассказала об этом одноклассникам, ну, они и начали звать ее Кис. А вообще-то ее зовут Алина.
– У вас очень красивая дочь.
– Она копия своей матери. Поставьте, пожалуйста, рисунок на полку.
– Вы не хотите говорите о своей дочери?
– Просто не думаю, что вы тот человек, с которым стоит о ней говорить, – с подкупающей прямотой сказал Лукошин. – Сначала я хочу выслушать вас. Вы, кажется, собирались меня поразить.
– Хорошо, – я поставил рамку с рисунком обратно на полку. – Тогда начнем…
Я говорил долго. Рассказал все, что произошло со мной и с Тогой за последнее время. Вкратце рассказал о второй мировой войне, о том, что она закончилась в 1945 году, правда, не сказал, как. О том, что из себя представляет мой мир и та Россия, в которой я родился. Лукошин слушал. Когда я закончил говорить, он долго молчал.
– Когда я вас слушал, – наконец, произнес он, и голос его дрожал от волнения, – мне казалось, что вы сумасшедший. Но вы нормальны, безумец не смог бы сочинить такую историю. Мне очень трудно поверить вам, но я вам верю. И знаете, почему? Потому что вы совершенно правильно изложили историю большой европейской войны до 1944 года.
– А после 1944 года? Что произошло после?
– Вы, наверное, голодны, – внезапно сказал Лукошин. – Сожалею, но у меня нечем вас угостить. Если хотите, могу согреть для вас кипяток.