Ядро ореха
Шрифт:
В соседней с той камерой, где был Ксенофонт Иванович, сидит Петр Шалага. Сразу после убийства Фахриева задержали его неподалеку на таежной волчьей тропе. Нашли при нем обоюдоострую финку. Следствие показало, что нож этот и тот, которым был убит Фахриев, близнецы-братья, оба сделаны в одной кузнице одним мастером. Во время допроса Морозов с Шалагой церемониться не стал: положил рядом два ножа и спросил, чьи они? Один — нож убийцы... Привыкший легко распоряжаться чужими жизнями, Шалага, однако, когда дело коснулось его самого, раскис очень быстро. Заскулил тут же и раскололся: рассказал, что главарем у них — Сагайкин, под началом его работают тринадцать человек; люди эти живут где-то в тайге, но кто из них чем занимается — неизвестно; Сагайкин вызывает
Морозов решил и Шалагу выпустить на свободу, но для того, чтобы они не могли увидеться с Сагайкиным, Шалагу освободили часа на два позже. Морозов не сомневался, что кто-то из них обязательно пойдет искать спрятавшийся в тайге отряд...
22
Выйдя на свободу, Сагайкин сделал для себя ясный как будто вывод; сомнения его рассеялись в жесткой хватке зримой логики. «Все, донюхались, теперь на следу. Морозов этот нарочно меня выпустил, понятно. Побежит, мол, в свою группу, упреждать, тут мы их, голубчиков, и отловим. Побегу, как же, я вам побегу, сволочи! Сдохну, а от своего не отступлюсь. Надо, чтобы в бригаде этого Ардуанова думали, будто шоферишку ухлопали, как поганого татарина, за то, что он — татарин, вот как. Пусть думают, что это — дело рук рабочих из русских. А когда взъярятся, тут как раз надо убрать с дороги Ардуанова... Смута пойдет меж татар и башкир, ну, а если Ардуанова и прикончить, непременно поверят, что русские злобятся, и пламя обернется пожаром. Посмотрим тогда, господа большевички, из какого песка выстроена ваша крепость, именуемая нерушимой дружбой».
Гепеу, собаки, явно выпустили его ненадолго: значит, надо правильно использовать каждую минуту... Крепко надо использовать, чтоб им от тех минут тошно стало!.. У, псы чекистские! — кипело в душе Сагайкина, ярилось, клокотало; внешне, однако, выглядел он вполне невозмутимо. Действовать задумал Ксенофонт Иванович в основном через Сираева — за два года раскусил его до сердцевины, мохнатой, злобной, да к тому же еще знал точно, как и почему попал Шакир на Березниковскую стройку. А попал Сираев так: был у себя на родине справным кулаком, когда Советская власть стала брать кровососов к ногтю, достал Шакир через свояка в сельсовете бумагу, в которой указывалось, будто Шакир Сираев происходит из неимущего крестьянского сословия, да и отправился, затаясь, в самоссылку. Так что Ардуанов для него не мил друг, но враг, который встал на пути. И случая срезать бригадира-ударника, будь уверен, Шакир Сираев не упустит. Вишь ты, какой-то мужик полуграмотный, голытьба Ардуанов в героях ходит — да для Сираева это нож острый! Вот и направит он тот нож в грудь ударника... Шакир, поди, мечтал завод какой прикупить, хозяином стать, культурным, образованным... Тоже г..., прости господи, из грязи да в князи! Но ненависть к Ардуанову Шакира ослепит, хоть и хитрый он жук, дерьмо навозное, а ударника уберет, точно — уберет.
Было бы время — с оглядкой подошел бы Сагайкин к Сираеву, с хитрой да осторожной выдумкой, но теперь или пан, или пропал. Другого пути нет. Потому-то и решил он встретиться с хмурым вечно бригадиром не ночью укромной, в тайном месте, а среди белого дня, в собственном кабинете; послал за ним человека. Когда Сираев (а он был в заляпанной бетоном кожанке, брезентовые рукавицы топырились вызывающе из-под потертого кушака — в самой что ни на есть деловой рабочей одежде), тяжело и жестко ступая подкованными сапогами, вошел в кабинет секретаря постройкома, Сагайкин, не удосужась даже поздороваться толком, закипел и заорал сверх меры нагоняюще:
— Эт-та что за безобразие, Сираев, ну? Чего вы смотрите? Чего ворон считаете, бестолочь такая! Начали соревноваться, так думайте же головой, чтоб, значит, ваши товарищи были в безопасности, вы же с товарищами соревнуетесь? А то выдумали какой-то праздник, сабантуй, понимаешь! А кому за последствия отвечать? Чем возместить напрасно пролитую кровь рабочего класса?
Знал и Сираев, что все это — комедия, театр, чтоб слышно, значит, было в соседних кабинетах. Потому слушал он секретаря постройкома терпеливо, насупив, правда, брови, но даже внимательно; однако, когда Сагайкин совсем вошел в раж и затрещала уже под его кулаками столешница — не выдержал, окрысился; когда же заглянули в кабинет один за другим несколько человек, встал и резко спросил:
— Довольно, Ксенофонт, переходи к делу. Тебя как выпустили?
— Не выпустили бы, погноили еще, да улик у них нету.
Сираев постоял, улыбаясь недоверчиво краешком темных губ.
— Ну ладно, давай, говори, какое у тебя дело. Я пойду, меня бригада ждет
Сагайкин сузил глаза и шепнул сразу:
— Ардуанова убрать надо.
Зашелестел крыльями в душе Сираев, острыми, ястребиными, но, зная цену себе, отмахнулся поначалу:
— Это уж не моя забота.
— А чья это забота?
— Не ведаю о том, товарищ из постройкома.
Нервы Сагайкина, туго натянувшиеся за две бессонные ночи, изрядно потрепанные за два часа опасного допроса, сорвались вдруг и взбесились: спотыкаясь, ринулся он к столу и, выхватив из ящика небольшую, с ладонь, бумажку, завертел ею, зашуршал перед носом Сираева:
— А это ты видишь? Русским языком написано, хоть и неграмотно, да понятно: Шакир Сираев, кулак из аула Султангол Актанышского кантона. Доходит? Скрылся из аула, получив от свояка, работавшего в сельсовете, подложную справку. Во время кулацкого восстания организовал травлю и нападение на сельского активиста Ардуанова. Ты же... крупный зверь, тебе бы давно на виселице болтаться либо в Сибири тайгу валить!
— Ну хватит. Болтун ты все же! К делу давай, — четко сказал Сираев, не теряя спокойствия. — Что от меня требуется?
— Убрать Ардуанова. Понял? Сам ли сделаешь, за тебя ли кто — на свое усмотрение. Говори теперь: какие твои условия? Тянуть времени нет.
— Во-первых, дай-ка сюда эту бумагу! — и Сираев выхватил ловко у забывшегося Ксенофонта Ивановича давешний листок, подпалил мигом, раздул, заглушая запах горелой бумаги, свернул и зачадил махоркой. Глядя на побелевшее лицо Сагайкина, криво усмехнулся: — Не бойся, постройком, Ардуанова я уберу Только... в наше, социалистическое время грязный мужик Ардуанов ценится очень высоко, — потерев большим пальцем об указательный, добавил: — Ну-ка, постройком, какая твоя цена?
Сагайкин подошел к двери, дернул, чертыхнувшись сквозь зубы, запер на ключ, вернулся. Из сейфа вытащил плотный, увесистый на вид, сверток, кинул на стол к Шакиру. Пакет тяжело чмокнул поверхность стола, исчез тут же в кармане Сираева.
— Смотри, Шакир, чтоб чисто было сработано. И не вздумай схитрить, как паршивого таракана...
— Фу-фу, напугал. Здесь сопливых младенцев нет, чего зря болтаешь?
— Ладно, — ответил Сагайкин, остывая уже, — счастливого тебе пути, если разойдутся наши дороги, не поминай лихом.
— Постараемся, — сказал Сираев, ощерясь, — может, и встретимся еще где... — вышел, тяжело и жестко ступая подкованными сапогами...
Морозову доложили, что Сагайкин только что виделся с бригадиром Сираевым. Морозов довел это до сведения начальника отдела. Посовещавшись, на дорогах, что выходили из Березников в разные стороны, на укромных охотничьих тропах в тайге — всюду выставили посты. Конечно, слежка за Сагайкиным велась основательная, но... чем черт, а тем более бандит не шутит. Впрочем, за весь этот день никаких происшествий не было: из поселка никто подозрительный не исчезал. Сагайкин как будто никуда не собирался, кроме Сираева, ни с кем больше встреч у него не было; бегал товарищ секретарь постройкома, чуть не выпрыгивая из собственной кожи, по строительным площадкам, старался мозолить глаза начальству: Крутанову, Хангильдяну, Мицкалевичу, — рассыпаясь, здоровался с ними, чрезвычайно озабоченно говорил о делах, коротко объяснял свое внезапное исчезновение временным недоразумением, не выказывал по случаю последних горьких событий никакой обиды, словом, старался перехитрить и ГПУ и начальство — доказать свою полную и беззаветную невиновность.