Яга против Кощея
Шрифт:
– Ваше злодейшество, так как же это? Чего это с ней приключилось? Яга она или не яга? Наша или не наша?
– Что ты кудахчешь? Она это, костлявая меня побери! Что я, ягу свою не узнаю? Только не помнит ничего, и силы куда-то все делись. Бесит, что я не в курсе. И как она это сделала? Или с ней это кто-то сделал? А что Иван? Он где? Почему до сих пор всю правду из дурака не вытрясли? – рычал кто-то страшно злой.
– Дак пропал дурачок-то. Мы его в лесу оставили, связанным и без сознания, а потом вернулись, а его и след простыл. И никаких намёков на чьё-то присутствие.
– Может-не-может! Ты, лешак, никак гадалкой заделался? А надо было с Иваном оставить кого-нибудь для охраны. Вы его снотворным опоили? Так каким образом он мог уйти сам?! Казнить вас, что ли? А то распоясались совсем, – пуще прежнего вызверился один из собеседников.
– Не губи, царь-батюшка. Всё разведаем да тебе доложим. А может, и хорошо, что Ивана у нас нет, не придётся яге врать. Она же ложь за версту всегда чуяла.
– То-то и оно, что чуяла да колдовством своим пользовалась. А теперь она просто довольно привлекательная девушка – не более, по крайней мере, пока. Слушай мой приказ: ягу поручаю тебе сторожить, на вопросы не отвечать, лишнего не болтать, меня в курсе держать. Я, как смогу, наведаюсь. Без моей команды с поляны ни шагу! Сдаётся мне, что в этой сказке не всё так гладко, как кажется. Про Ивана ей ничего не говори, не знаем ничего, и всё. Мне пора, послы из Лукоморья заждались уже небось, я их кинул посреди приёма, так хотелось стервь эту увидеть! – припечатал наконец один из говоривших, приотворил дверь и вышел.
Конь чёрный уж землю копытом рыл, хозяина дожидаючись. Вскочил Кощей в седло да и скрылся среди туч.
А леший вздохнул тяжко, постучал по скатёрке да коньячку себе налил с горя.
Я снова провалилась в беспамятство, но и там странные видения меня не отпускали.
***
Ночь уж на дворе, звёзды светят таинственным светом. Вдруг в дверь постучали, да так уверенно и громко, что я аж подпрыгнула от неожиданности. Накинула на прозрачную сорочку шаль, сплетённую из шёлковой паутины, да пошла незваных гостей встречать.
– Кого это нелёгкая принесла? Чую, человеческим духом запахло. Не мылся, чай, месяц: такая вонь стоит – за версту с ног сшибает! – заворчала я скрипучим голосом.
– Открывай, карга старая, а не то дверь с петель сорву! – послышалось из-за двери.
– Ишь ты, разбуянился. Не ты дверь ставил – не тебе её с петель срывать. Чего на ночь глядя припёрся?
– Говори, где Кощей?! Куда Василису мою дел? А не скажешь, не сносить тебе головы, ведьма!
А голосок-то дрожит у храбреца этого, с ведьмами да с нечистью всякой явно в первый раз сталкивается.
– Счаз! Бегу и падаю. За помощью пришёл – так и проси как подобает. Бабушка, помоги неразумному, подскажи путь-дорогу да в ночь не гони, приюти путника, в баньке попарь, накорми, спать уложи. Вот как надобно просить-то! – учу дурака уму-разуму, а сама стою и от смеха задыхаюсь.
Сделать, что ли, морду пострашнее, чтобы бежал лесом-полем, или глянуть сначала, что там за хлопец в двери ломится? Вдруг да симпатичный, так я ему в своём истинном обличье покажусь, а то затосковала я без мужской ласки совсем.
Посмотрела в чудо-зеркальце, которое всё, что хочешь, показать может, и вижу, на пороге стоит самый настоящий царевич, ничего так, пригожий да ладный, только тощеват да от страха трясётся, как лист осиновый. Не люблю таких! Мужчина должен что? Страха не знать да от бед защищать. Сильным быть, да так обнимать, чтоб дыханье перехватывало. Приласкать так, чтобы мысли все из головы вылетали. А здесь что? Соплёй перешибёшь! Пусть бабкой старой любуется, ссыкун.
Отворила я дверь, показалась перед молодцем во всей красоте старческой: волос седой, нос кривой, зубов по пальцам пересчитать, кожа сморщенная, а над верхней губой огромная бородавка имеется. Да забыла, что сорочка-то на мне прозрачная, а под сорочкой тело молодки, стройное да ладное. Я же слежу за собой, хоть и лет мне уже давно за сотню перевалило.
– Здравствуй, добрый молодец, и не стыдно тебе бабушку старенькую пугать по ночам? – оскалилась я беззубой ухмылкой.
А он сташилку-то увидал да очи опустил от отвращения. Глазами-то зырк под сорочку, так там их и оставил. Рот приоткрыл, чуть слюна не капает, здраво рассуждать не может, одним словом. Поняла я оплошность свою да колданула тихонечко старушечий облик по полной программе. И говорю смертному:
– Это ты куды это, охальник, очи опустил? Али в котёл мой захотел? Давно я человечинкой не баловалась.
Тут молодец отмер, перекрестился и зашептал:
– Привиделось мне, что ли? Прости бабушка, дурака горемычного. Ты меня приюти, накорми да напои, в баньке попарь да спать уложи, а я тебе свою историю расскажу да по хозяйству подсоблю.
– Это другое дело, мил человек. Заходи, гостем будешь. Только сначала дров наколи, воды натаскай, а я пока на стол чего соберу да баню затоплю, – и пошаркала в светлицу: книги да зелья прятать подальше от любопытных глаз.
***
Из полусна меня вырвало мурлыканье над ухом. Чья-то наглая моська тыкалась мне прямо в нос.
– Щекотно же, котище, кыш отседова. Или, никак, подлизываться пришёл? Что, совсем без сливочек загрустил? – заворчала на кота, а рука сама погладить тянется.
А он и рад, морду свою так и подставляет под ласку.
– Хозяюшка, давай зароем все наши недопонимания и подружимся опять, – замурлыкал этот наглец. – Ты меня будешь холить и лелеять, а я тебе – служить верой-правдой.
– Ишь ты, дружиться захотел, вот что голод с котами делает. Да только как мне доверять тебе теперь, когда ты чуть что – сразу хвостом махнёшь, только тебя и видели?
– Обижаешь, хозяюшка. Я же всегда яге служил! А теперь ты яга, а значится, хозяйка моя.
– Ладно, звать-то тебя как, блохастик?
– Степаном меня кличут, а блох отродясь не было, я же не на помойке какой живу! – обиделся кот и голову свою ушастую из-под рук убрал.
– Так, Стёпа, хорош обижаться! Марш на кухню, а я подойду мину через пять, – лихо скомандовала я и начала подниматься с кровати, да только голова сразу закружилась, и свалилась я обратно.
– Или через десять, – пришлось поправиться мне.