Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии
Шрифт:
Как я уже сказал, весь состав редакции «Русского богатства» был крайне интересен. Взять хотя бы Александра Ивановича Иванчина-Писарева. Дворянин-помещик с высшим образованием, он пренебрег всеми удобствами жизни и пошел в народ революционировать его 332 Чтобы быть ближе к мужику, он под разными фамилиями служил то волостным писарем, то кучером, то кузнецом. С большим юмором, образно и добродушно он рассказывал, как его ловили исправники и становые приставы и как он их ловко обманывал. Характеризовал он многих революционных деятелей, своих сотоварищей с восьмидесятых годов.
332
и пошел в народ революционировать
Иванчин-Писарев, всю жизнь боровшийся с самодержавием, умер, не дождавшись осуществления своей заветной мечты – свержения царского ига. Умер весною 1916 года в Петропавловской больнице. Похороны его были весьма скромны, не было ни венков, ни речей. Собрались самые близкие друзья, но, что было приятно, на похоронах присутствовали рабочие. Стройными рядами шли они, мрачные, вдумчивые. Они чувствовали, что хоронят одного из своих лучших борцов. В воздухе уже носилась, если так можно выразиться, революция. Война Россией была почти проиграна, жизнь становилась всё более тяжелой. Чувствовалось приближение грозы. Не сознавали этого только стоявшие у кормила правления, цеплявшиеся за власть высшие бюрократы и придворная камарилья. Когда стали опускать тело Иванчина-Писарева в могилу, один из рабочих как-то растерянно крикнул:
– Неужели мы так расстанемся с Александром Ивановичем, неужели для него не найдется нескольких слов?
– Найдется, – послышалось в толпе, и какой-то рабочий начал было речь. Тут же стоявший полицейский пристав, приняв грозный вид, крикнул:
– Никаких речей! – и, когда другой рабочий всё-таки хотел что-то сказать, раздался оклик того же полицейского:
– Молчать!
Тут же я услышал в толпе слова:
– Не долго молчать!
Стали расходиться. Никогда не забуду выражения лиц рабочих, когда они проходили мимо полицейского и начальства, смотревшего вызывающе. Рабочие молчали, но молчание было зловеще. Представители четвертого сословия как будто предчувствовали наступление другого времени, когда не им, а другим придется молчать.
Хотя я хорошо был знаком с приемами и тактикой власть имеющих, в особенности полицейских, всё-таки меня поразили бестактность и недальновидность столичной бюрократии. Какая опасность могла быть от надгробных речей рабочих? Сам покойник, Александр Иванович, задолго до своей смерти перестал быть активным деятелем и не принимал участия в каких бы то ни было ниспровержениях. Несколько прощальных слов, как я узнал, хотели сказать у его могилы мирные рабочие из типографии журналов, где Александр Иванович работал.
Скиталец – Степан Петров. Могу сказать: мой, некоторым образом, духовный сын. Приехав как-то раз в село к своему другу мировому судье Самойлову, я узнал от него, что в Обшаровке имеется самородок, столяр Петров, – философ, изобретатель самоката (велосипедов тогда еще не было). Попросил Самойлова познакомить меня с ним. Петров пришел. Увидел я степенного, с умным лицом крестьянина; говорил он медленно, будто обдумывая каждое слово. Весь вечер мы беседовали с ним. Ясность ума, правильность суждения о земстве, о крестьянском самоуправлении, о религии действовали чарующе. Прощаясь, Петров сказал, что у него имеется мальчик Степан, который хорошо пишет стихи, и которого всё тянет в город к образованным людям. На другой день утром пришел ко мне этот мальчик, довольно рослый для его возраста, говорил басом. Принес он свои произведения. Не откладывая в долгий ящик, я этого Степана забрал с собой в Самару. Познакомил его с редактором «Самарской газеты» и достал ему место писца в окружном суде 333 В то же время он пел в архиерейском певческом хоре, а вращался всё среди литературной братии. Особенно покровительствовал ему Горький. И таким образом вырос Скиталец.
333
Познакомил его с редактором «Самарской газеты» и достал ему место писца в окружном суде. Сам Петров (Скиталец) о своих коллегах и о своей работе судебного писца в Самаре заметил в позднейших (1917) мемуарах: «Да и никто из них не любил этого тошнотворного, мертвецкого труда, все работали из-под палки, ради куска хлеба, ожидая с нетерпением, когда стенные часы пробьют три» (РГАЛИ. Ф. 484. Оп. 2. Ед. хр. 56. Л. 162). Имя Тейтеля в его воспоминаниях не упомянуто, в качестве своего благодетеля мемуарист назвал Карла Карловича Позерна (1844– 1896). Позерн, как и Тейтель, был юристом, присяжным поверенным, его дом, как и дом Тейтеля, был своеобразным клубом местной интеллигенции. Ранее, в 1874 году, Позерн, выпускник Императорского Московского университета, «был вынужден покинуть Москву по прикосновенности к Нечаевскому делу» (Оклянский Ю. М. Шумное захолустье. Кн. 1. С. 15).
Псевдоним Скиталец вполне соответствовал характеру Петрова. Он точно скитался. Сегодня здесь, а завтра там. Высокого роста, говорил басом и не расставался со своими гуслями, на которых артистически играл.
В моей коллекции фотографических карточек имеется карточка отца Петрова с трогательной надписью: благодарность за то, что вывел сына на дорогу.
Осип Ильич Фельдман.
Кто не знал, и кто не слышал об известном гипнотизере Фельдмане? В начале 1890-х годов вся русская читающая публика увлекалась сообщениями о «чудесах» Фельдмана. Самые серьезные органы печати, «Русские ведомости», толстые журналы посвящали свои статьи исследованиям вопроса о гипнотизме, с которым впервые познакомил широкое общество Фельдман 334 Многие заседания медицинских обществ тоже были посвящены этому. Главным образом интересовал всех вопрос: кто такой Фельдман? Таится в нем какая-нибудь неведомая сила или он, попросту сказать, шарлатан, и можно ли гипнотические его сеансы объяснить чисто научно?
334
В. Г. Короленко записал в личном дневнике в апреле 1893 года: «Газеты сообщают о чудесных исцелениях, производимых фокусником – евреем Фельдманом. Я видел этого Фельдмана, и, признаюсь, он показался мне прямо шарлатаном, но действие его гипноза и исцеление – едва ли можно оспаривать, что одно другому не мешает, ибо сила веры – субъективна» (Короленко В. Г. Полн. собр. соч. Дневник. Т. I. 1881–1893. Полтава: Гос. изд-во Украины, 1925. С. 257–259).
В мрачное, реакционное время, когда нет живой общественной деятельности, человек ищет удовлетворение даже в спиритизме, гипнотизме, во всем сверхестественном, чудесном.
Пребывание Фельдмана в Самаре послужило поводом для устройства у нас нескольких вечеров, на которых он производил свои сеансы. Помимо, так сказать, своей «специальности», Фельдман был крайне интересный собеседник. Он объехал всю Европу и Америку, много рассказывал о своих встречах с интересными людьми, возил с собой громадных размеров альбом с автографами многих выдающихся общественных и государственных деятелей, как Европы, так и Америки 335 Были автографы президента Американских Соединенных Штатов Рузвельта, наших великих князей, ученых – Менделеева, Шарко 336 и других.
335
возил с собой громадных размеров альбом с автографами – альбом врача-психиатра Фельдмана (1862–1912) сохранился (см.: РГАЛИ. Ф. 1 188. Оп. 1. Ед. хр. 5). Кроме прочего, в нем имеются фотографии и автографы Гарина-Михайловского и самого мемуариста (см.: Там же. Л. 185–186).
336
Шарко Жан-Мартен (1825–1893) – французский врач-психиатр, учитель Зигмунда Фрейда.
Фельдман очень интересовался уголовными делами, предлагал свои услуги – путем гипноза добиваться признаний обвиняемых. Говорил, что в Америке, в сложных случаях, прибегают к этому способу. Я, конечно, отклонял такие предложения, считая это насилием над волей и сознанием обвиняемого.
Конец ознакомительного фрагмента.