Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

Россия тысячу лет страдала от нищенства и бесправия. Ес­ли нынешняя чиновничья номенклатура, олицетворяющая социалистическую реакцию, не задушит уже осуществлен­ные, равно как и объявленные реформы, то Россия спасена, и никто не остановит ее движение к свободе и процветанию. Но пока что продолжается медленное течение странного вре­мени — времени выживания и надежды. А еще — времени равнодушия к бесправию и произволу. И гадания, как на ле­пестках ромашки, — «задушит чиновник — не задушит».

Господствующая и торжествующая продажная номенкла­тура, будучи авторитарной по определению, упорно форми­рует мнение о необходимости авторитарного режима, ловко использует их в целях усиления собственной власти. Наби­рающее силу отмывание прошлого,

особенно злодеяний Ле­нина и Сталина, навязчивая пропаганда «славных подвигов» спецслужб, как грязных денег, — очевидное тому доказа­тельство. Ползучая реставрация нарядилась в одежды стаби­лизации. Разрыв между словами и делами снова стал повсе­дневным занятием политиков. Иными словами, непереноси­мо, когда рушится здание, в фундаменте которого есть и твои кирпичи. Даже в страшном сне не могло присниться, что по стране зашагают отряды мерзавцев, а не созидателей, готовых отстаивать свободу человека.

Не везет России с реформами. Давно не везет. Точнее и тоньше всех высмеял наши реформы, начиная с петровских, Николай Гоголь. Во 2-й части «Мертвых душ», которые пре­вращены гением писателя из мертвых в «вечно живые», на­правил он незабвенного «вечно русского» — старого и ново­го — Павла Ивановича Чичикова к неистовому реформатору полковнику Кошкареву, истинному птенцу «гнезда Петро­ва», безгранично верившему в бюрократические начала ре­форм.

«Вся деревня была вразброску: постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу и бревен по всем улицам. Выстроены были какие-то домы, вроде каких-то присутственных мест. На одном было написано золотыми буквами: «Депо земледель­ческих орудий»; на другом: «Главная счетная экспедиция»; да­лее: «Комитет сельских дел», «Школа нормального просвеще­ния поселян». Словом, черт знает чего не было!

...Полковник принял Чичикова отменно ласково. По виду, он был предобрейший, преобходительный человек: стал ему рассказывать о том, скольких трудов ему стоило возвести имение до нынешнего благосостояния; с соболезнованием жа­ловался, как трудно дать понять мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляет человеку просвещенная роскошь, искусство и художество; что баб он до сих <пор> не мог заставить ходить в корсете, тогда как в Германии, где он стоял с полком в четырнадцатом году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано; что, однако же, несмот­ря на все упорство со стороны невежества, он непременно достигнет того, что мужик его деревни, идя за плугом, бу­дет в то же время читать книгу о громовых отводах Франк­лина, или Виргилиевы «Георгики», или «Химическое исследова­ние почв»...

Много еще говорил полковник о том, как привести людей к благополучию... Он ручался головой, что, если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, — науки воз­высятся, торговля подымется и золотой век настанет в Рос­сии».

Когда Чичиков объявил о своих надобностях в неких ду­шах, полковник попросил его изложить просьбу письменно, поскольку «без бумажного производства» никак нельзя, а Чичикову поможет специально отряженный комиссионер.

— Секретарь! Позвать ко мне комиссионера! — Предстал комиссионер, какой-то не то мужик, не то чиновник. — Вот он вас проводит <по> нужнейшим местам.

Чичиков решился, из любопытства, пойти с комиссионе­ром смотреть все эти самонужнейшие места. Контора по­дачи рапортов существовала только на вывеске, и двери бы­ли заперты. Правитель дел ее Хрулев был переведен во вновь образовавшийся комитет сельских построек. Место его за­ступил камердинер Березовский; но он тоже был куда-то откомандирован комиссией построения. Толкнулись они в де­партамент сельских дел — там

переделка; разбудили како- го-то пьяного, но не добрались от него никакого толку. «У нас бестолковщина, — сказал, наконец, Чичикову комисси­онер. — Барина за нос водят...» Далее Чичиков не хотел и смотреть, но, пришедши, рассказал полковнику, что так и так, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и ко­миссии подачи рапортов и вовсе нет».

Кошкареву «вследствие этого события пришла ... счаст­ливая мысль — устроить новую комиссию».

Выписал Гоголь и истинного реформатора — Константи­на Федоровича Костанжогло. Россиянина, но не русского. Ставшего русским. И вовсе не случайно дал Гоголь потному разумом и телом человеку нерусскую фамилию. Русский че­ловек... он того, он, как Петрушка, в основном пьяный, а ког­да денег нет — просвещается. Петрушка... «имел даже благо­родное побуждение к просвещению, то есть к чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он все читал с равным вниманием... Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшимся от такого обсто­ятельства убитым и тоненьким, как лепешка...

У Костанжогло, избы всё крепкие, улицы торные; стояла ли где телега — телега была крепкая и новешенькая; мужик попадался с каким-то умным выражением лица; рогатый скот на отбор; даже крестьянская свинья глядела дворяни­ном». И еще: «Когда вокруг засуха, у него нет засухи; когда вокруг неурожай, у него нет неурожая».

Костанжогло говорит:

«Думают, как просветить мужика! Да ты сделай его прежде богатым да хорошим хозяином, а там он сам вы­учится.

...Если плотник хорошо владеет топором, я два часа го­тов перед ним простоять: так веселит меня работа... И не потому, что растут деньги, — деньги деньгами, — но пото­му, что все это дело рук твоих; потому что видишь, как ты всему причина, ты творец всего, и от тебя, как от како- го-нибудь мага, сыплется изобилье и добро...»

Ну, как сегодня пройти мимо Гоголя, этого мыслите- ля-провидца, если у него чуть не каждая сцена — это Россия сегодня. Что ни чиновник, то Кошкарев. Ну, скажите мне, у кого из нынешних писателей можно найти столь глубокое и точное описание характера русского человека, его доброты и подлости, его таланта и тупости, его пьяной удали и бес­просветной лени, его жертвенности и равнодушия!

Вернемся, однако, к дням сегодняшним.

Уверен, что без осмысления духовного, экономического и политического наследия, определившего столь тяжкую судь­бу России, ее боль, грехи и великие прозрения, невозможно понять ни истоки социальной болезни России, ни сегодняш­ние причуды жизни, так или иначе связанные с новым соци­альным выбором страны.

От прошлого ложью не скроешься... Мертвые все равно догонят живых и жестко потребуют нравственного покая­ния. Да, от прошлого не спрячешься, от самих себя — тоже. Нам не обойтись без нового прочтения многих исторических явлений и событий, многотрудных и противоречивых про­цессов, имена которым — революция, контрреволюция и эволюция, свобода и анархия, власть и насилие, совесть и равнодушие. Их разнообразные переплетения с особой ост­ротой обнажают извечные проблемы общественного бытия: соотношение целей и средств; принуждение и убеждение; разрушение и созидание; идеалы и действительность; срав­нительная цена революций и эволюции; взаимоотношения народа и власти; иерархия классовой и общечеловеческой ценностной мотивации.