Ямы мои
Шрифт:
Случались у нас и запрещённые походы на «Крытый». На сэкономленные общие 15-20 копеек покупали пирожок, семечек, а то и просили усатых весёлых южан в фуражках -«Дядь, завесь нам самую маленькую гранатку на 15 копеек». Уж не знаю, были ли тогда гранаты по 15 копеек за штуку, но раза два нам удавались такие покупки.
У рынка можно было дождаться и нашей «девятки», все борта которой мы считали тогда самыми быстрыми троллейбусами, и нам казалось, что ни на одном маршруте больше так не гоняют. Обычно шиком считалось, стоя у заднего стекла и едва касаясь поручня, не болтаться сосиской на частых поворотах и многочисленных ухабах. На своей остановке мы выходили, но по домам расходиться не спешили. Мы же были такими взрослыми и самостоятельными сейчас, а дома что? А дома –сим-селявим- снова сделаемся детьми, и родители как всегда не смогут придумать ничего лучшего, как приставать с проверкой уроков, которые частью почему-то были даже не начаты выполняться. Воскресный день, многообещающе начавшийся таким весёлым утром, сменялся самым обычным вечером. И мы догуливали последние
Ан, нет. Всему своё время, и ты давно уже сам откричал собственным детям все команды, которые когда-то так тебе мешали наслаждаться жизнью.
Живя в деревне, всегда просился летом в город, а перебравшись в город, естественно, хотел на лето в деревню. И пока некому и некогда было моё сопливое величество туда сопровождать, болтался я по своему курмышу. Зрелище- сейчас понимаю-было то ещё… Нечёсаный после сна; обросший по причине дичайшей нелюбви к процессу стрижки- как нить расскажу, ибо причина этого вполне достойна рассказа; одетый исключительно сообразуясь с образом, примеренным на себя только что, чаще- пирата, индейца, либо бродячего ковбоя- искателя индейских сокровищ, то есть драные джинсы, завязанная узлом на тощем пузе клетчатая рубашка и хронически драные кеды – это был типичный летний я лет восьми-десяти. В кедину зашнурован раскрытый нож, на брюхе- ремень с кобурой, из которой торчал револьвер с отломанным дулом, а на спине на шнурке на манер капюшона древнее плетёное сомбреро- современный бомж такой одёжей, думаю, побрезговал бы, а мне тогда- самое то. Чем более злодейский, дикий и потрёпанный вид, тем, казалось, большее уважение буду внушать случайно встреченным бледнолицым ямчанам. И айда-ушёл в одиночку по пыльным пустым улицам и кривым прокалённым переулкам. Общался, конечно, со всеми встреченными, но компания у нас своя, и игры с чужими не приветствовались. А свои, понимаете ли, люди, конечно, вольные, однако родители для неких своих амбиций регулярно то одного, то другого из друзей возили невесть куда и зачем. Про себя-то я знал, где бываю и с кем, а вот их отъезды как-то выбивали из Наталия колеи заранее намеченных племенных мероприятий. Так что иной день до вечера так и бродил один, а не то с Диком на верёвке, которому бы дома в теньке в удовольствие поваляться вместо блуждания по солнцепёку.
Зато солнце любили вишни, в изобилии произраставшие вокруг наших домов. В выходной, бывало, Наталия Наталия скажет –«Что-то вареников с вишней хочется», и мы сразу на крышу пристроя. Крыша горячая, чёрная, с неё так удобно обрывать крупные тяжёлые ягоды с верхних вишнёвых веток безо всяких лестниц. Полчаса, и едва не ведро собрано. Моего, само собой, терпения на большее не хватало, и я исчезал в неизвестном направлении. А по прибытии моём назад вареники бывали уже готовы и тётки наделяли меня этой ещё горячей вкуснотой. Кстати- вишни при этом меньше, кажется, не становилось и частенько в будний день, отдыхая от индейско-пиратских странствий, ложился я на живот на край крыши, рвал самые тёмные ягоды и лопал не вставая. В такие минуты про деревню как-то не думалось.
На углу Третьего переулка и улицы Авиационной в самом крайнем доме жил-поживал наш друг Стасик. Само собой, бывали мы у него часто. И просто приходили погулять, да поиграть, и идя из школы крюк получался не больше километра. Дома и в саду особо ничего интересного не запало в память, а вот когда уходили мы по его улице в самый, считай, конец, так там и играть в те же машинки- модели за 3.50, выполненные в масштабе 1/43 отчего-то интереснее было и открывался вид на железнодорожный мост. Более того, иногда наши «автогонки» прерывались просмотром того, как малюсенькая длинная гусеница-поезд переползала через реку по ажуру тонюсеньких проволочек. В такие моменты так хотелось оказаться в вагоне, что играть делалось скучно и как-то получалось, что почти всегда молча мы направлялись по домам, прощаясь с кем-либо по мере приближения к его двору. Последние минут пять-семь приходилось мне идти в одиночестве, жили мы на самом краю у кладбища. Поднявшись с Горной, обычно я оглядывался и сверху наблюдал неимоверное количество крыш, подобное лоскутному одеялу, что шила мне в деревне бабушка, зелень деревьев и много-много неба… А выйдя на крыльцо ночью любовались мы многочисленными огнями, огоньками и огнищами, рассыпанными до самой Самарки и отсутствующими только лишь …на Татарском и Еврейском кладбищах же где-то в окрестностях Желатинки, за Новоурицкой. На Желатинке же тогда работала моя мать, и иногда брала меня с собой. Целыми днями там рисовал, читал, или бродил по территории. Из забав имелись там лабораторные белые мыши в клетках, но такие они, собаки, были шустрые, что запрещалось даже открывать клетки. И вскоре проситься к ней на работу я перестал.
Многие знают фирму «Юг», что на Авиационной. До сих пор для меня это кинотеатр «Искра». Наша Искра, нас там в пионеры принимали в первой половине 70х. До сих пор помню, как вчера бывшее, что домой каждый шёл нараспашку, чтобы все видели, что твой галстук самый-самый алый. И таким казалось тогда важным, чтобы все узнали, что ты уже больше не октябрёнок.
А до этого торжественного события в Искре все из нас столько раз смотрели фильмы и мультики, что, возможно, у всего класса
В фойе нашего кинотеатра, как и в любом другом, впрочем, все стены обоих этажей увешаны были фотографиями с кадрами из художественных фильмов, анонсами новых картин и портретами актёров. На светлом втором этаже- стулья с дерматиновыми сиденьями. Кресла в зрительном зале были зелёной фанеры, тонкие и лёгкие. Моё место было в левой стороне шестого ряда. Если вдруг оно оказывалось занятым, сидящий там поднимался и изгонялся.
Каждый ямской шкет знал киномеханика Толика и считал, думаю, что только он сам и его друзья пользуются если не дружбой, то приятельством оного. Мы, естественно, тоже общались с Толиком запросто. Он даже мог изредка пустить нас на интересный фильм, на который мы опоздали, или не сумели купить билета. За такие благодеяния ему прощалось даже то, что всегда отбирал у нас ножики и рогатки со шпонками.
Вокруг «Искры» отлично было гонять на велике кругами. Асфальта ямские улочки, за исключением самых крупных, не знали, и возле дома ездили все по тряским грунтовкам. А тут –нате вам- асфальт, и никаких машин при этом. Не только мы- ближние, но и пацаны с дальних улиц приезжали понарезать круги. Мать поначалу остерегалась, что кто-то на большом велосипеде собьёт меня, но скоро успокоилась и я стал беспрепятственно один укатывать на асфальтовые круги.
Тут же, перед Искровским фасадом располагалось троллейбусное кольцо. Девятка, лучший и быстрейший троллейбус города- по крайней мере в этом уверены были все наши-делал здесь разворот. А вниз –к Горной и дальше-уже наверх тянулась улица Клиническая. С одной её стороны до Горной был частный сектор, с другой- автобаза и какая-то огороженная сплошным дощатым забором территория, откуда пацанва тырила постоянно аккуратные куски мрамора. У забора этого, заросшего клёном, мы часто играли, благо друг мой Олег Шашин проживал напротив. После же Горной Клиническая вся была частным сектором до самой то ли Лунной, то ли Белорецкой. То же, что сейчас считается Клинической тогда именовалось Первым переулком. На него и сворачивала «девятка» с Авиационной, когда направлялась от нас в город.
Кроме прочих учился в нашем классе Витька Кондратьев. Как и все мы был тощ, вихраст и готов удивляться новому. Жил где-то на Втором переулке и нередко, когда справившихся с домашним заданием начинали отпускать по домам, он меня, или я его три-пять минут ждали. Вышел- пошли часть пути вместе, не вышел- чапаю один.
Так вот, прочитали в «Родной Речи» рассказ про войну и выудили оттуда «Ауфвидерзеен». Оно-рассудили, хоть и немецкое слово, но ведь, вроде, хорошее, не фашистское вовсе. Идём, бывалоча, с Витьком, трепемся, а как к его повороту подойдём, он свернёт, пройдёт метров десять-пятнадцать, обернётся, махнёт рукой и –Ауфвидерзеен! А голосок у него с лёгкой такой хрипотцой… И я ему, уже тоже пройдя сколько-то-Ауфвидерзеен. И вроде мы такие грамотные оба.
На его улице, минутах в трёх, чаю, от Горной, стоял мосток каменный. Ручеёк тёк в сторону Белорецкой куда-то, через него и выстроили. Камни отёсанные, на гранит похожие, а длиной-то всего и был метра с два мосток. Больно мне нравилось по нему ходить! Да и просто смотреть на этакое чудо. Годов-то тогда было, к девяти, либо того около. Не замылился ещё глаз, не привык к диковинам, и тем более взгляд не сделался по малости лет ко многому равнодушным.
Вообще изо всего нашего класса я, да, пожалуй, ещё Светка Щетинкина жили дальше всех от школы, остальные –ближе. И никто к началу уроков не опаздывал. А в одно время полюбилось мне приходить задолго до звонка в школу. Самым первым приходил, раздевался и садился в классе, не зажигая света. Так было виднее, что творится снаружи. В классе, в коридоре, во всей школе стояла, можно сказать-звенела ничем, вернее, никем не нарушаемая тишина. Для подобного заведения- не-мыс-ли-ма-я! И я, в свою очередь, старался не шевельнуться, не скрипнуть, не задеть ногой парты.
Но минуты шли, входная дверь начинала хлопать сперва редко, после –почаще и наконец-почти беспрестанно. Здание школы сразу переставало быть загадочным, таинственным и величественным храмом знаний. Коридор наполнялся шарканьем, топотом, голосами; наша дверь тоже открывалась и запускала первого, иногда первых, из моих соучеников. И начинались неожиданно воспоминания о несделанных уроках, просьбы списать и прочие почти обязательные для таких мест, как классная комната, разговоры.
Раз уже упомянутая Светка принесла на уроки… ежа, выловленного в подвале их дома. Надо ли говорить, что всё внимание без малого тридцати человек в этот день досталось совсем не учителям? И «население» соседнего класса уже в первую перемену поголовно сделалось мигрантами. Антонина Васильевна тщетно пыталась закрыть границу, но не преуспела в сём малознакомом ей деле. И только обещание санкций, по-русски бессмысленных и беспощадных, позволило в будущем избежать появления новых животных в нашем классе. А ведь почитай у каждого дома жили кошки, собаки, всякие крысы-хомяки, попугайчики, рыбки, черепахи и кролики…Не исключаю и наличие у кого-нить даже дракона и, возможно, самого чёрта лысого.