Ян
Шрифт:
Черт побери. Никаких сокровищ.
Я огляделся. Постарался понять, где же нахожусь, как все это устроено и что я вообще делаю в этой дыре. Непонятно.
В конце концов дверь отворилась за моей спиной. Я обернулся, широкой улыбкой заменив букет цветов. Увы, моя улыбка на ходу завяла.
Да уж, такого я и представить себе не мог.
Неужели все настолько запущено?
Она указала подбородком на сарай. Если я не найду его там, то должен буду пройти до конца дороги и поискать на склонах холма.
— Или его, или собаку! Если увидите собачий хвост, значит, и человек неподалеку!
Она веселилась от души.
Я уже отошел на пару шагов, когда она прокричала мне вслед:
— И напомните ему, что у Тома в шесть тренировка! Он поймет! Спасибо!
Я был потрясен. Хотя обычно я очень внимателен к людям, но я не смог бы вам ее описать. Ни ее лицо, ни одежду, ни даже цвет ее волос. Единственное, что мне запомнилось, было тем, на что я безуспешно старался не смотреть: ее костыли.
На что я, собственно говоря, рассчитывал?
Не знаю…
На что-то более солидное…
На некую сцену.
Красивую сцену.
Как в романе или в кино.
Особенный свет, величавое небо и мужчина, стоящий на этом фоне.
Да, именно так: мужчина, стоящий с… уф… с чем-то навроде секатора в руке.
И музыкальное сопровождении момента встречи. Пусть звучат трубы из «Звездных войн», «Полет валькирий» или еще какая-нибудь ерунда.
Вместо всего этого я стоял на пороге сарая в тусклом свете неоновой лампы, какой-то пес обнюхивал мои причиндалы, а музыкальным фоном служили остроты «Больших голов» [66] .
Неплохо, мой мальчик, неплохо…
Эй, да твоя жизнь — это даже не верблюд, это вообще какой-то мутант!
Сколько я ни щурил глаза, мне никого не удавалось разглядеть.
— Есть кто-нибудь?
Из-под капота трактора (не знаю, есть ли у тракторов капот, и вовсе не уверен, что тот агрегат назывался трактором), ругнувшись, вылез лохматый мужик.
66
Культурно-юмористическая радиопередача, в эфире с 1977 года.
— Здрасьте, — проворчал он, — вы страховщик, да? Паркер! Господи, ко мне!
Ужас.
Уф… Нельзя ли еще раз с начала, но уже без собаки?
Он осмотрел меня с ног до головы. Чувствовалось, что он сомневается. Что, для страхового агента я был недостаточно опрятно одет?
Поскольку я ничего не отвечал, он повернулся ко мне спиной:
— Могу я вам чем-то помочь?
И тут…
И тут меня прорвало:
— Нет, — сказал я, — нет. Вы не можете, зато я могу… Я для этого и приехал. Чтобы помочь вам. Простите. Здравствуйте. Меня зовут Ян. Я… уф… (он обернулся) я вчера вечером познакомился с Исааком Моизом. Он пригласил меня поужинать, а поскольку мы пили ваше вино, рассказал мне о вас. Он рассказал мне вашу историю и про… про болезнь вашей супруги и… и все прочее. Он мне сказал, что вы разуверились, устали, приняли решение продать виноградники и что… (теперь он разглядывал мое лицо, а я отводил взгляд, чтобы не дать слабину, и пересчитывал масляные пятна на его спецовке) но… но нет. Вы не будете их продавать. Вы не будете их продавать, потому что ради вас я бросил свою работу. Свою работу, жизнь, подругу, все… Ну то есть нет… не ради вас, а ради себя, и я… в общем… Моиз до лета одолжит мне свой дом, у меня есть руки, ноги, справка о том, что я здоров, я бретонец, упрямый, ничего не понимаю в вине, но научусь. Я быстро учусь тому, что мне интересно. А еще у меня есть права. Я могу водить машину. Могу ездить за продуктами. Могу готовить еду. Если хотите, могу сейчас отвезти Тома на его тренировку. Я могу делать все, что ваша… все, что делала Ариана и что теперь ей не по силам. И мои родители тоже вам помогут. Мой отец работал бухгалтером, он сейчас на пенсии, но по-прежнему быстро считает и поможет вам всем, чем сможет, я в этом уверен. К тому же они с моей матерью являются членами своего рода клуба пенсионеров, которые путешествуют по всей Европе на своих автокемперах, и к сбору винограда, вот увидите, они все к вам приедут… Они приедут вместе со своими друзьями англичанами, итальянцами, голландцами, всей компанией. И гарантирую вам, что все изменится, эти люди, они с вас денег не возьмут, еще и за честь почтут! Не продавайте, Пьер… Все, что вы делали до сих пор, это слишком прекрасно… Не надо опускать руки.
Тишина.
Глубокая тишина.
Тягостная тишина.
Гробовая тишина в мертвенном свете неоновых ламп.
Этот тип смотрел мне прямо в глаза. Его лицо не выражало никаких эмоций. Принимал ли он меня за сумасшедшего? А может, он уже давно на все забил? Может, он уже подписал какие-то бумаги? Может, он бы предпочел, чтоб я оказался страховщиком? Ликвидатором? Помощником нотариуса? Подбирал ли он выражение покрепче, чтоб отправить меня туда, откуда я явился?
Оттачивал ли слова, чтобы доходчиво объяснить всю наглость и тщеславие этой нелепой выходки парижского неженки, не нашедшего себе места в жизни, искателя приключений в биоформате?
А может, он глухой? Или же совсем тупой? Уф… а он ли тут хозяин? Он ли Пьер Каванес? Знает ли он моих соседей по подъезду? Может, он просто сезонный рабочий? Или автослесарь, ремонтирующий трактора?
Понимает ли он по-французски?
Эй, благородный туземец, твоя понимать, что моя тебе говорить?
Все это продолжалось целую вечность. Мля, дело пахнет керосином, как сказал бы мой приятель каменщик. Я уже не знал, стоит ли мне подойти поближе или бежать отсюда со всех ног.
Проблема заключалась в том, что уходить мне совсем не хотелось. Слишком уж издалека я приехал и слишком долгий проделал путь. Я не мог.
Лампы гудели, потрескивал радиоприемник, пес не вмешивался, я ждал. В руках я по-прежнему сжимал этикетку от вина, а сам четко следовал инструкции, полученной от моего друга Исаака: тешил судьбу.
Выглядел ли я гротескно? Была ли гротескной сама ситуация? Ну и ладно. Тем хуже для меня. Пусть я снова получу под зад коленом, но не покину своего гнезда. Больше не покину. Теперь уже никогда.
Хватит с меня моего добродушия. От него все равно никакого толку.
— Во как… — заговорил он наконец, — вы что же и впрямь столько выпили?
Его лицо по-прежнему выглядело непроницаемым, но капелька зубоскальства, словно певучий штрих, примешалась к вопросительной интонации.
Я улыбнулся.
Он еще немного на меня посмотрел и снова занялся мотором.
— Так значит, это Моиз вас прислал…
— Он самый.
Молчание. Долгое молчание.
«Большие головы».
Чувствую себя неловко.
Спустя какое-то время… не знаю… быть может, минут десять, пятнадцать, двадцать, он поднял голову и указал мне взглядом на руль:
— Давай-ка. Прокатись, посмотрим, как оно.
И я поехал.
Чтобы посмотреть, как оно.