Янтарное море
Шрифт:
10
Наконец долгожданная елка, на которую ученики школы внесли так много денег, была готова. Готов был и рождественский ужин.
На этот раз миссис Флауэр не пожалела ни, расходов, ни усилий. Традиционный английский праздник не мог быть отпразднован кое-как!
В сочельник ученики школы разбрелись по городу: одни, чтобы «встряхнуться», как это делал постоянно Джек, другие — в карточный клуб, как поступал в свободное время Ребане, третьи — наиболее сентиментальные — поискать традиционные подарки и подарить их самим себе, если уж шпионская жизнь лишила их права на семью, родину и близких.
Лидумс остался дома. Он вызвался помогать миссис Флауэр в украшении елки,
Он только что укрепил вифлеемскую звезду на вершине елки, как послышался звонок в передней, и в зал вошли впущенные прислугой две девочки лет восьми-девяти. Остановившись у притолоки и глядя влажными от испуга глазенками на пышную елку, на накрытый стол, на яркие лампы, они робко запели рождественский гимн.
Еще днем Лидумс увидел первые стайки этих христославов. В дни рождества чуть ли не все школьники из пригородов Лондона и трущобных районов выходят на улицы. Они осаждают троллейбусы, автобусы, метро, заходят во все дома на богатых улицах, где им откроют дверь, собирая нехитрую дань с праздничного стола. Вот и эти две девчушки, увидев через окна ярко освещенный зал, пришли сюда попытать счастья.
Столько трогательного испуга и надежды было в их лицах, так застенчиво и плохо они пели своими смущенными голосками, что Лидумсу вдруг захотелось обнять их, прижать к себе, утешить хоть чем-нибудь, сказку, что ли, рассказать им о их сверстниках в далекой Советской стране, для которых каждый день является праздником, так как они не знают этой унизительной нищеты…
Миссис Флауэр, поморщившись, сказала:
— Довольно, дети, довольно!
Взяв со стола два крохотных кусочка кекса, она подала девочкам, грубо выпроваживая их за дверь. Лидумс оглядел стол. Перед каждым прибором лежал сверток: разведывательная служба тоже позаботилась о подарках для воспитанников своего пансионата — выдала к празднику двухмесячный паек шоколада. Лидумс взял положенный у его прибора довольно внушительный сверток, развязал его, разделил пополам и отдал девочкам. Потрясенные этой царской щедростью, они прижали к груди дары, чуть шепча свое «сенк ю!» и «сенк ю вери мач!» — и медленно отступили за дверь.
Миссис Флауэр стояла, вытаращив глаза на Лидумса. Когда хлопнула дверь в передней, она сердито процедила сквозь зубы:
— Боже мой, за этот шоколад я сама пела бы вам целый вечер! И кому вы все это отдали? Уличной дряни! Разве это нищее простонародье умеет ценить добро? Все это будущий материал для тюрьмы!
Никогда еще Лидумс не видел жену коменданта в таком гневе. У этой христолюбивой и верноподданной женщины перекосился рот, все хилое, плоскогрудое тело дергалось. Лидумсу пришлось срочно подыскивать достойный громоотвод, чтобы эти молнии не испепелили и его самого. Он смиренно произнес:
— Ах, миссис Флауэр, я так счастлив, оказавшись в «свободном мире», что готов доставить радость любому человеку! Тем более, это относится к детям, которые даже и не представляют себе настоящей жизни своих сверстников там, за «железным занавесом!» Подумайте, ведь там где-то находятся и мои собственные дети!
Это было сказано так проникновенно, так ясно увидел Лидумс всю разницу между жизнями этих нищих детей и тех, ради которых он жил здесь, в чужой стране, что даже у жестокосердной миссис Флауэр что-то дрогнуло в груди. Могла ли она понять, о чем думал Лидумс, когда глядел на истощенные постоянным недоеданием личики этих двух английских девчушек? Поистине, и здесь слова скрыли то, что лежало в душе!
Благорасположение домоправительницы было полностью восстановлено. Больше того, миссис Флауэр за общим ужином весьма трогательно рассказала о доброте мистера Казимира, вызвав довольно бурные насмешки со стороны более практичных соучеников Лидумса. Впрочем, Лидумсу это было на руку: лучше казаться непрактичным и неопытным, меньше вызываешь зависти и недоброжелательства. А эти чувства весьма опасны и слишком культивируются в цивилизованном мире Запада.
Елка у миссис Флауэр повлекла за собой и другие приглашения. Сначала об одиноком госте позаботился Силайс, что и само по себе было весьма почетно, а двадцать шестого декабря в честь мистера Казимира устроил елку сам «президент»…
Силайс, передавший это приглашение Лидумсу, намекнул, что наконец-то пора ковать железо… Из этого довольно смутного намека Лидумс вывел заключение, что его хозяева поторапливают Зариньша. Очевидно, наступило время совещаний, соглашений к договоров, которого так ждал Лидумс, хотя и не торопил событий.
Лидумс осторожно спросил, будут ли на елке другие гости? Силайс торжественно сообщил:
— Прибудет директор департамента министерства финансов господин Скуевиц. Он привлечен к нашему делу и принимает участие в разработке программы нашей деятельности на будущее. Господин президент прочит Скуевица на пост министра финансов в будущем правительстве Латвии.
От такого знакомства отказываться не следовало, и Лидумс изъявил живейший интерес к будущему министру.
Сам Лидумс подготовился к этому «елочному» рауту вполне добросовестно. Из портфеля, врученного ему Будрисом при прощании, был извлечен знаменитый «доклад», над которым Будрис, Лидумс и еще десятки людей проработали не одну ночь. Теперь этому докладу суждено было начать официальную жизнь. Лидумс знал, что «секретный» этот документ, предназначенный только для господина президента, уже давно переведен на английский и размножен, пожалуй, типографским способом, над ним все это время сидели сотни заинтересованных лиц, всякие советники, департаментские чиновники, начальники разведывательных служб, и только теперь экземпляр этого доклада попадает настоящему адресату. Но все-таки чувствовал себя так, словно нес бомбу замедленного действия: он знал, на какой час назначен взрыв, сам ставил стрелки часов, но предугадать радиус взрыва не мог.
На площади Слоун Лидумс встретил Силайса с женой, молоденькой женщиной, дочерью одного из латышских эмигрантов. Жена не то чтобы робела при муже, а как-то опасалась проявлять себя. Да и на Лидумса она посматривала с опаской. По-видимому, политическая деятельность мужа пугала ее. Лидумс понимал, что молодая женщина побаивается, как бы замыслы Силайса нечаянно не осуществились, — ведь у ее мужа в Латвии находится настоящая, законная жена, к которой он должен будет вернуться. А что тогда делать ей? Поэтому появление Лидумса из страны, которую сама она помнила только смутно и лишь раздавленной немецким сапогом, волновало и мучило ее тяжелыми предчувствиями. Конечно, Лидумс мог бы утешить ее: не волнуйтесь, миссис Силайс, ничто не изменится в вашей жизни, вы навек осуждены нести свой крест и жить на чужбине! — но лучше было не вмешиваться в чужие размышления…
На этот раз дом посольства горел от множества огней, освещены были все этажи.
В гостиной Лидумса встретили Зариньш со своей супругой, еще молодящейся дамой лет пятидесяти пяти, француженкой, с грубым некрасивым лицом, дочь Зариньша — сухопарая, костлявая девица, лет тридцати, нервная, издерганная, с недовольным выражением лица, и Скуевиц — очень важный, очень представительный господин лет шестидесяти. Выглядел он, пожалуй, более важно, чем сам президент, может быть, потому, что, будучи на родине директором департамента в министерстве финансов и в тоже время председателем акционерного общества «Огле», занимавшегося покупкой и сбытом каменного угля, успел перед войной правильно разместить свои капиталы, тогда как Зариньш целиком зависел от своего посольского поста. Во всяком случае, Скуевиц играл среди эмигрантов далеко не последнюю роль, даже и жил в доме латышской националистической организации «Даугавас Ванаги», в которой тоже занимал командное положение. Это по секрету сообщил Силайс.