Январь 1944
Шрифт:
Пешком дошел до улицы Восстания. Случайно застал Лялю дома. Говорит ходят упорные слухи, что началось генеральное наступление - со всех сторон: и за Нарвской, и на перешейке, и в сторону Ижоры. Немцы отстреливаются бешено, но главный шум действительно создает наша артиллерия.
Был на радио. Так и есть. Началось.
В радиокомитете насмешило меня и умилило, что все женщины - редакторы, артистки, дикторы - ходят в валенках и в стеганых ватниках. После Москвы это бросается в глаза.
Запомнилось. На Невском у ворот стояла молодая женщина
Сегодня в ленинградских газетах ("Смена" и "Ленинградская правда") опубликовано решение Ленсовета "О присвоении прежних названий некоторым ленинградским улицам, проспектам и площадям". Проспект 25 Октября - снова Невский, Садовая - Садовая, а не улица 3-го Июля. Суворовский стал снова Суворовским, Измайловский - Измайловским, Большой - Большим и т.д.
Об этом много говорят в городе и все почему-то очень радуются.
Впрочем, не почему-то, конечно.
Отмененные названия вообще никто никогда не признавал (кроме разве трамвайных и автобусных кондукторш). И это не консерватизм обывателя, как может кому-нибудь показаться. Нет, просто такие названия, как проспект 25-го Октября или улица 3-го Июля, не отвечают законам нашей этимологии - это перевод с французского (улица 3-го Июля - это совсем как какая-нибудь "рю дю каторз жюйе").
Принял веронал, лег, повертелся часа полтора, да так и не уснул. Встал, накинул шинель и вот сижу, пишу.
Все думается, вспоминается. И нынешнее вспоминается, и вчерашнее, и то, что было два года назад.
...Шел третьего дня мимо фабрики "Ленфильм" и вдруг вспомнил дядю Колю, его грустную, трогательную, такую простую и вместе с тем такую необычную судьбу.
Кто из мальчиков в детстве не мечтал о профессии пожарного! Впрочем, в наши дни мечты у ребят стали другими, более высокими: их прельщает судьба Чкалова и Гастелло, папанинцы и челюскинцы, Матросов и Зоя Космодемьянская.
А в годы, когда подрастал дядя Коля, профессия пожарного была самой героической из всех "мирных", гражданских профессий. Мечтал об этом славном поприще и маленький Коля Пурышев. Мечтал горячо, страстно. Он был гимназистом пятого класса, когда сводный брат его, мой отец, подарил ему в день рождения настоящую пожарную каску. Говорят, Коля не расставался с нею даже во сне. В Петергофе, на даче, он еще подростком состоял в добровольной пожарной дружине. О пожарах он мечтал, как другие мечтают о коньках или о поездке в цирк. Он знал адреса всех частей, имена всех брандмейстеров и брандмайоров.
Но все это было ненастоящее, игрушечное, любительское, а он мечтал о настоящем, мечтал о борьбе с огнем до последнего часа.
Такие мечты редко сбываются. Точнее сказать - никогда не сбываются. А у дяди Коли мечта его отроческих лет сбылась. И помогла этому революция, потому что вряд ли до революции и без революции
Революция "раскулачила" дядю Колю, лишила его "прав и состояния"... И он был по-настоящему счастлив этим, милый наш дядя Коля! Отслужив в Красной Армии, отболев тифами и прочим, он сразу же поступил в пожарные и за пятнадцать лет проделал в этой сфере головокружительную карьеру - пройдя путь от рядового топорника до начальника пожарной охраны на ленинградской кинофабрике.
На этом посту он оставался до последнего часа.
Умер дядя Коля в январе 1942 года от голода. За несколько дней до этого умер его сын Павлик.
В ночь с 26 на 27 января я видел сон - будто сидим мы в ресторане (такие сны посещали нас, блокадников, часто). Нас четверо. Мы трое пьем вино, а четвертый - дядя Коля - пьет молоко.
Проснувшись, я подумал и сказал маме:
– Умер дядя Коля.
Дней через пять-шесть пришла жена дяди Коли Марья Михайловна и сказала: да, рано утром 27 января дяди Коли не стало.
Что это такое - не знаю, не понимаю и не пытаюсь понять. Но так было.
16 января
Только что встал. Ночью было совсем тихо. А утром, часов в 6-7, началось. Правда, это была не такая громоподобная какофония, какая разбудила меня вчера. Между отдельными залпами все-таки можно было различать паузы. Но стекла звенели - и в окнах и в зеркалах.
Не одеваясь, подбежал к окну, раздвинул шторы.
Оттепель!.. Лед на окне растаял.
Фу, дьявол! Это на руку немцам. Мороз - наш старый и до сих пор, пожалуй, самый надежный из союзников.
Конечно, не только от мороза, но и от мороза тоже, зависел успех наступления.
Но зато я вижу сейчас площадь (со вчерашнего дня она опять Исаакиевская, а не Воровского). Вид ее суров, но прекрасен. Исаакий сверху оттаял. Его купол, позолота которого замазана для маскировки чем-то серым, мокрый. На узеньких карнизах над портиками - тающий снег, мокрое железо...
Как это ни странно, а на площади и вообще куда хватает взгляда - ни одного разбитого здания. Даже бреши от снаряда нигде не вижу. Это значит, что поблизости нет никаких "объектов", по-видимому. Правда, стекол нет. Всюду желтые прямоугольники: фанера с черными щелками форточек. А кое-где главным образом в верхних этажах - ни стекол, ни фанеры, ни форточек. Там не живут.
Нежилой вид у хорошо знакомого мне здания Института истории искусств.
С выбитыми стеклами стоит и здание германского консульства против моего окна.
В скверике - снег, протоптанные во всех направлениях дорожки, куцые кустики.
Редкие прохожие, редкие машины. Два дядьки, согнувшись наподобие репинских бурлаков, тянут по оголенному асфальту мостовой санки с двумя полутораметровыми поленьями.
17.1.44 г.
Наступление, по-видимому, если и не сорвалось, то затормозилось. Помешала оттепель. Сегодня вечером шел дождь.