Январские ночи
Шрифт:
А здесь было ясно, что черта эта существует!
— Я слушаю, — обратилась она к своим сотрапезникам. — О чем же вы хотели со мной говорить?
— Ну как, Розалия Самойловна? — вопросом на вопрос ответил Гольдблат и повел рукой вокруг себя. — Разве все это ничего не говорит вашему сердцу?
И Землячка сразу поняла, о чем будет разговор.
— Говорит, — подтвердила она. — И говорит очень-очень многое.
— Неужели все это вас не трогает? — подчеркнуто повторил Гольдблат. — Мы здесь дома, дома!
Нет,
— Все это очень трогательно, — заметила она, — но я полагаю, что привезли вы меня сюда не для того, чтобы угостить гусиными шейками?
— Вы еврейка, Розалия Самойловна, — строго произнес Абрамсон. — А Ленин пренебрегает интересами евреев или не понимает их.
— Мы почему решили поговорить с вами? — вмешался Гольдблат. — Мы не хотим терять таких людей, как вы.
— Все евреи, — перебил его Абрамсон, — должны группироваться вокруг Бунда.
Землячка задумчиво провела пальцем по столу.
— Это старая песня, — сказала она. — Может быть, не надо возвращаться к пройденному?
— Нет, надо, — возразил Абрамсон. — Евреи должны найти общий язык между собой, чтобы как-то противостоять русским националистам. Вот, например, Мартов считает, что еврейский рабочий класс является достаточно внушительной силой, чтобы не быть лишь придатком к общерусскому революционному движению.
— Это Мартов вам так сказал? — удивилась Землячка.
— Да, мы говорили с ним, — подтвердил Гольдблат, — и он обещал нам свою поддержку.
— Против русского национализма? — переспросила Землячка не без иронии.
— Но не будете же вы отрицать, что мы совершенно особая нация, мало чем связанная с другим населением России? — в свою очередь возразил Абрамсон.
Она уже представляла себе дальнейший ход разговора и подумала, не оборвать ли его, не подняться ли и просто уйти, но решила договорить все до конца.
— Ленин возражает против всякой самостоятельности Бунда, — сказал Абрамсон. — Он хочет, чтобы мы стали лишь послушным придатком русской социал-демократической партии.
Нет, Землячка не хотела терять для революции даже этих людей, несмотря на все их заблуждения; в ней заговорило ее пропагандистское призвание, она должна, должна их переубедить.
— Вы или не понимаете, или сознательно искажаете Ленина, — сказала Землячка мягко, как говорят терпеливые учителя с упрямыми учениками. — Как вы думаете, есть у еврейских рабочих интересы, отличные от интересов русских рабочих?
— Конечно! — воскликнул Гольдблат. — У нас свой язык, и даже территориально мы живем обособленными колониями.
— А вы знаете, — вдруг спросила его Землячка, — язык, которым написана библия?
— Древнееврейского языка я не знаю, — важно ответил Абрамсон. — Но…
— Так вы что же, жаргон считаете еврейским языком? — насмешливо воскликнула Землячка. — Еврейский язык — это язык библии, а вам, с вашими теориями, остается только разработать теорию особой национальности русских евреев, языком которой является жаргон, а территорией — черта оседлости!
Абрамсон уставился на Землячку сверкающими глазами.
— Значит, вы отрицаете национальные особенности еврейства?
— Да не я, не я — это отвергает современная наука, — пыталась Землячка втолковать ленинские мысли своим собеседникам. — Вы же читали Каутского. Немецкие и французские евреи не похожи на евреев польских и русских. Развитие политической свободы всегда шло рука об руку с политической эмансипацией евреев, с переходом их от жаргона к языку того народа, среди которого они живут, и процессом их ассимиляции с окружающим населением.
Абрамсон ожесточенно ковырял рыбу вилкой, и взгляд его становился все злее и злее.
— Значит, вы отказываетесь от своей нации?
— Да я не отказываюсь!! — воскликнула Землячка. — Но не национальная принадлежность определяет мою политическую позицию. Когда я сижу на нашем съезде, я думаю не о том, что я еврейка, а о том, что я революционерка, социалистка. У нас у всех общая цель…
— Какая же? — выкрикнул Гольдблат.
— Социальная революция, — наставительно ответила Землячка. — Только одни реакционные силы стараются закрепить национальную обособленность еврейства. Враждебность к евреям может быть устранена, когда они сольются со всей массой населения, и это единственное, поймите, единственное возможное разрешение еврейского вопроса.
Нет, зря они угощали эту особу своим заранее заказанным обедом — это понимали сейчас и Гольдблат, и Абрамсон. Она оторвалась от еврейства, она растворилась в русской среде и совершенно не чувствовала себя еврейкой!
— Мы напрасно привезли вас сюда, — сердито произнес Абрамсон. — Вы утратили вкус даже к еврейской национальной кухне.
— О, почему же! — кротко возразила Землячка. — Все очень вкусно. Но я предпочту видеть нашу официантку в университете, а этих стариков — вымытыми, выбритыми и в более приличной одежде.
Абрамсон даже отодвинулся от стола.
— Значит, вам безразлично, кошерную курицу вы едите или нет?
— Послушайте, господа! — воскликнула Землячка с нескрываемым удивлением. — Вы же называете себя марксистами, материалистами, атеистами! Имеет ли значение, по какому ритуалу зарезана ваша курица?
Она видела, ее собеседники откровенно на нее сердятся. Они казались ей детьми, а себя она рядом с ними чувствовала взрослой. Педагогические наклонности побуждали ее помочь этим людям разобраться в своих ошибках, но она не обольщалась — вряд ли это удастся, думала она…