Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Однако на этом торжества по случаю коронации императора не кончились. Их завершающим этапом стала проведенная в ночь с 22 на 23 ноября во внутренних пределах императорского дворца торжественная синтоистская церемония, именуемая "Дайдзосай". По словам японских знатоков вопроса, это была самая важная из всех церемоний, связанных с коронацией.
Об этой церемонии я написал в те дни подробную информацию в "Правду". Но по каким-то перестраховочным соображениям в печать она не пошла. А писалось в этой информации следующее:
"Экзотическая церемония "Дайдзосай", проводившаяся всю ночь напролет на территории императорского дворца в Токио, представляла собой поистине нечто удивительное. В основу всего совершавшегося были положены заведомо сказочные, мифологические сюжеты.
Активными участниками церемонии, как и в день официальной коронации императора (12 ноября), стали наряду с самим императором члены его семьи, а также придворные слуги, снова облаченные в экзотические древние наряды тысячелетней давности со всеми боевыми атрибутами того времени: мечами, пиками, луками, колчанами и стрелами. Основной смысл этих ритуалов, совершавшихся во дворце в ту ночь, состоял в "общении" нового монарха с... мифической прародительницей японской императорской династии богиней солнца Аматэрасу Омиками, а также с некоторыми другими божествами и душами своих царственных предков. Улыбаться не надо: государственные деятели Японии, чиновники Управления императорского двора, да и печать страны сообщали обо всем этом вполне серьезно, ибо проведение такой церемонии было неразрывно связано с национальной религией японцев - синто, догмы которой, как известно, утверждают божественное происхождение императорского рода. Род этот в соответствии с поверьями синтоистов существует на земле вот уже 2660 лет и ведет свое начало от легендарного потомка упомянутой выше богини солнца - императора Дзимму, который-де основал японское государство еще в 660 году до нашей эры. И хотя такая версия находится в полном противоречии с данными исторической науки, никто из организаторов церемонии "Дайдзосай" - ни руководитель Управления императорского двора, ни премьер-министр страны, ни руководство правящей либерально-демократической партии - не испытывали при всем этом ни малейшего смущения. На то и религия, чтобы принимать на веру ее постулаты!
На первых этапах церемонии в императорском дворце наряду с ее непосредственными участниками присутствовали в качестве почетных гостей более 700 представителей "верхов" японского общества, включая премьер-министра Кайфу Тосики, министров кабинета, консервативных парламентариев, президентов крупнейших фирм страны, руководителей организаций деловых кругов и т.п. Правда, их присутствие носило довольно символический характер, ибо действующие лица, а именно император и его свита, появлялись перед своими гостями лишь временами и то не надолго. Главные же ритуалы проводились монархом за закрытыми дверями специально воздвигнутого по этому случаю храмового комплекса (только его строительство обошлось государству в 2,5 миллиарда иен). Что же касается тех таинств, которые совершал за закрытыми дверями новый монарх страны, то японская пресса сообщала о них с нарочитой загадочностью. Известно было только, что в число этих таинств входило, во-первых, потчевание богини Солнца и других божеств рисом нового урожая, фруктами, сакэ, креветками и прочими яствами. Во-вторых, и это главное, упомянутые таинства предусматривали интимные беседы императора с богиней Аматэрасу, происходившие с глазу на глаз в лежачем состоянии на специально изготовленном для этого постельном ложе из соломенных циновок. Ложе это в предшествовавшие дни было заранее заснято репортерами и показано по телевидению.
Резкий контраст загадочному религиозному спектаклю, разыгранному в ночь с 22 на 23 ноября в императорском дворце, представляли собой в те же ночные часы кварталы японской столицы, прилегающие ко дворцу. Там бодрствовали всю ночь напролет 26 тысяч продрогших и сумрачных полицейских, бдительно охранявших со всех сторон огромную территорию дворца. И их бдение было не напрасным. Дело в том, что церемония "Дайдзосай", как и коронация, проведенная десятью днями ранее, встретила в стране далеко не единодушные отклики. Опасными для населения диверсионными вылазками откликнулись на эту церемонию антимонархические левацкие группировки студентов, учинившие в предшествовавшие дни ряд поджогов синтоистских храмов и прочие нелепые буйства.
Но дело было не только и не столько в этих экстремистах. Задолго до дня проведения церемонии "Дайдзосай" свое несогласие с ней выразили и социалистическая, и коммунистическая партии, и партия Комэйто, опирающаяся на японских буддистов из секты Нитирэн, а также большое число различных демократических объединений ученых, литераторов и деятелей искусства. Заодно с ними выступили многочисленные христианские и буддийские организации верующих. Общим для позиции всех этих противников откровенно синтоистской церемонии "Дайдзосай" стали адресованные правительству и Управлению императорского двора обвинения в забвении последними основополагающего положения Конституции Японии о недопустимости использования какой-либо религии в качестве средства государственной политики. Именно по этой причине около 170 лиц, приглашенных во дворец на названную церемонию, включая многих парламентариев и 16 губернаторов префектур, демонстративно не пришли туда, подчеркнув тем самым свое отрицательное отношение к таким архаичным обрядам как "общение" монарха с синтоистскими богами. В заявлениях, опубликованных в те дни противниками проведения "Дайдзосай", указывалось на недопустимость возрождения довоенной практики использования синтоистской религии в государственных делах и в политических целях, а также на недопустимость обожествления императора и возрождения в стране императорского культа, некогда раздувавшегося японскими милитаристами.
События, связанные с коронацией императора Акихито, ясно показали, таким образом, наличие среди японцев глубоких расхождений во взглядах на японскую монархию и на попытки властей возвеличивать ее роль в общественной жизни страны".
Сообщая в Москву о протестах противников синтоистской религии против нарушений ее сторонниками заповедей японской конституции, я, разумеется, вовсе не считал, что другие мировые религии лучше синтоизма. Для меня как атеиста и синтоизм и прочие религии, будь то буддизм, христианство или ислам, были одинаково непривлекательны. Но как японоведу-политологу мне было интересно обнаруживать в конкретной японской политической действительности все новые и новые подтверждения тому, что монархические и религиозные представления японцев, что бы ни писалось в конституции страны, оставались и остаются по сей день неразрывно сплетены в один общий клубок. В центральном столичном синтоистском храме Японии, построенном в честь императора Мэйдзи и нареченном его именем, в 1990 году я наблюдал не без затаенного юмора церемонии, посвященные празднованию 2650-летия с момента вступления на трон мифического императора Дзимму Тэнно - "потомка богини солнца Аматэрасу" и "основоположника" нынешней императорской династии. Жалею только, что не сфотографировал огромный транспарант у входа в храмовый парк с четким обозначением юбилейной даты. Но что обращало на себя внимание: ни у кого из японских посетителей храма такая "историческая дата" не вызывала ни удивления, ни неприятия, хотя в послевоенные годы всех их учили в школе, что версия о божественном происхождении императора - это выдумка, не соответствующая действительности. Ну что тут можно сказать?! В конце концов каждый народ в мире имеет право на свои причуды, и иностранцам в чужой монастырь со своим уставом соваться не следует. В конце концов, христианские истории о рождении Иисуса Христа от святого духа, о его убиении, воскрешении и возвращении на землю отнюдь не выглядят более правдоподобными, чем легенды о непостижимых разумом деяниях Богини Солнца Аматэрасу и ее божественного потомка Дзимму Тэнно.
В поисках японского опыта,
полезного для "перестройки"
Мое третье по счету длительное пребывание в Японии в качестве собственного корреспондента "Правды" заметно отличалось от двух предыдущих по тем задачам, которые ставились передо мной редакцией газеты. Да и сама жизнь японского общества наталкивала меня на поиск новых тем корреспонденции, отправлявшихся мной в Москву. Если в конце 50-х - начале 60-х годов мое внимание было сосредоточено главным образом на рассмотрении борьбы японского народа против военного союза с США, в защиту своих демократических прав и жизненного уровня, а в 70-х годах более всего меня как автора газетных публикаций интересовали проблемы развития советско-японского экономического сотрудничества и отвращения угрозы сближения на антисоветской основе Японии и КНР, то во второй половине 80-х годов фокус внимания переместился на ознакомление соотечественников с экономическими и научно-техническими достижениями Японии - теми достижениями, которые могла бы с пользой для себя использовать и наша страна.
Середина 80-х годов была временем, когда Япония находилась в зените своих успехов в развитии промышленного производства, науки, техники и культуры, когда многим казалось, что для этой страны нет преград к превращению в самую развитую, самую преуспевающую и процветающую страну, способную превзойти в недалеком будущем и США, и страны Западной Европы. Мои соотечественники и в редакции, и за ее стенами перед моим отъездом в Японию неоднократно в официальных и дружеских беседах высказывали мне пожелания больше писать о достижениях японцев, с тем чтобы их удачный опыт наталкивал бы и наших людей на какие-то полезные нововведения. Такие пожелания вполне соответствовали тому горбачевскому курсу на "ускорение", "перестройку" и "новое мышление", который активно поддерживался редакцией "Правды". Сам факт получения мною от руководства редакции подобных пожеланий являл собой заметный отход нашего партийного руководства от прежней практики одностороннего критического освещения жизни капиталистических стран, которая была свойственна и газете "Правда" на протяжении ряда предшествовавших лет. И такой отход вполне отвечал моим тогдашним настроениям, так как в прежние годы далеко не о всем, что впечатляло меня в жизни японского общества, я мог писать с расчетом на газетную публикацию.
Вполне соответствовали моим настроениям и первые шаги Горбачева, направленные на осуществление его лозунгов "ускорения" и "перестройки". Постоянно сравнивая экономику нашей страны с японской экономикой, я видел те преимущества, которые были заложены в системе частного предпринимательства, по сравнению с нашей командно-административной системой ведения народного хозяйства, хотя в то же время видел я и ряд преимуществ в плановой экономике Советского Союза по сравнению с японской экономикой. По моим тогдашним представлениям экономическая структура нашей страны требовала серьезных реформ, с тем чтобы эта структура включила бы в себя и зоны частного предпринимательства. Мне думалось тогда, что советскому руководству следовало бы приступить к постепенному снятию запретов и ограничений на частное предпринимательство в сферах деятельности мелких и средних промышленных предприятий, общественных услуг и розничной торговли. Я с одобрением относился тогда к сдвигам в этом направлении, наметившимся в политике Горбачева и его окружения. В ознакомлении советской общественности с японским опытом я видел полезное подспорье для осуществления этих сдвигов. Но в то же время я считал, что введение элементов частного предпринимательства в экономическую структуру нашей страны должно было осуществляться без торопливости, постепенно, с учетом того, что наши люди "отвыкли" от общения с частными предпринимателями и потому требовался довольно длительный период их адаптации к появлению рыночных отношений в повседневном быту населения. В то же время я считал тогда, что предполагавшиеся рыночные реформы не должны были затрагивать ключевых, базовых отраслей народного хозяйства нашей страны. Всем крупным промышленным предприятиям - банкам, транспорту, ведущим научным учреждениям - следовало, как я тогда полагал и полагаю по сей день, оставаться государственной, общенародной собственностью и ни в коем случае не переходить под контроль частных лиц. Распространение частного предпринимательства на ведущие, ключевые отрасли нашей экономики, включая оборонное производство, было бы чревато, как я тогда считал, да и считаю теперь, потерей нашей страной ряда преимуществ, присущих плановой социалистической экономике, замедлением и возможными приостановками ее поступательного развития. Неприемлемой для меня была и перспектива появления в жизни нашего общества тех зол капитализма, которые наблюдались мной в Японии, включая непредсказуемые депрессии и спады производства, резкий разрыв в доходах имущих и неимущих слоев населения, классовый антагонизм, хроническую безработицу, коррупцию и т.д. Естественно, мне в голову не приходила тогда мысль о возможности отказа нашей страны от социалистической структуры экономики как таковой и ее возврате на капиталистический путь развития.
Одной из первых публикаций, написанных мной по приезде в Токио в качестве собкора "Правды", стала довольно пространная статья под заголовком "Япония: Восток или Запад?" с размышлениями о том, что получилось в итоге тесного переплетения вековых восточных традиций, сохранявшихся в быту и идеологии японцев, с различными новшествами, привнесенными в жизнь страны в результате быстрого освоения ею научно-технических и культурных достижений западных стран. В этой статье содержалась полемика с теми зарубежными японоведами и журналистами, а также националистически настроенными японскими авторами, которые, ссылаясь на сохранение в современном быту японцев различных экзотических обычаев, предавались рассуждениям о мнимых "загадках японской души" и об "уникальности" менталитета японцев и их национальной культуры. В статье оспаривались утверждения шовинистически настроенных японских культурологов, будто крупные успехи Японии в экономике и технике объяснялись превосходством "японской цивилизации" над цивилизацией Запада. "На мой взгляд,- писалось в статье,- заблуждаются те, кто сегодня берется судить о Японии сквозь призму ее национальных особенностей, действительных и мнимых. Такой подход не позволяет понять те глубинные перемены, которые свершились и происходят здесь на протяжении минувших четырех десятилетий. А они, эти перемены, ведут к все большему расширению связей Японии с внешним миром, к ее прогрессирующему врастанию в экономическую, политическую и культурную структуру Запада, к постепенной утрате страной своей "восточной" специфики".