Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Более реалистические оценки по итогам визита Горбачева в Японию были даны мной в материалах последующих дней - после отлета в Москву всей горбачевской свиты, включая Колесниченко. В этом отношении, как мне кажется, материалы по итогам переговоров на высшем уровне, присылавшиеся мною в Москву из Токио, несколько отличались от того, что писали по той же теме московские политические обозреватели. Для большинства из моих московских коллег ориентиром в оценке перспектив советско-японских отношении стал, к сожалению, наигранный оптимизм Горбачева и его голословные предсказания, что территориальный спор двух стран будет вскоре решен на взаимоприемлемой основе.
В японском же политическом мире сразу же появилась тенденция оценивать весь ход апрельских переговоров сквозь призму разногласий двух стран по территориальному вопросу. При этом одна часть комментаторов была склонна выражать удовлетворение итогами переговоров, в то время как другая часть считала, что японская страна не сумела отстоять на этих переговорах свои интересы.
В числе приверженцев оптимистических взглядов на итоги переговоров заметнее всех выделялись министры правительства Японии, включая самого премьер-министр Кайфу, склонного расценивать исход своих многочасовых дискуссий с президентом СССР как "шаг вперед" по пути реализации японских территориальных требований. В своих заявлениях для прессы Кайфу интерпретировал совместное заявление как стартовый документ, дающий стимул для дальнейшего, более интенсивного, чем прежде, нажима Японии на Советский Союз.
Очевидно, оптимизм Кайфу не разделяли многие советологи и политические эксперты, в частности профессор Университета обороны Сасэ Масамори, профессор Хоккайдского института славяноведения Кимура Хироси и профессор университета Аояма Гакуин - Хакамада Сигэки. В своих статьях, опубликованных в прессе, они расценили итоги переговоров на высшем уровне как неудачу японской стороны. Не увидели приверженцы такого мнения особых уступок Советского Союза ни в том, что в тексте Совместного заявления оказались впервые упомянуты четыре острова Курильской гряды, ни в том, что советский гость обещал установить для японцев безвизовый режим посещения названных островов, а также сократить размещенный там советский воинский контингент. Подобные меры, по мнению этих советологов-скептиков, нисколько не ослабляли реальный контроль Советского Союза над четырьмя упомянутыми островами.
В общем же, японцы не получили от визита Горбачева того, что обещали им их государственные деятели, политики и пресса. Об усилении в Японии настроений апатии и скептицизма в отношении дальнейших перспектив развития территориального спора с СССР по отъезде Горбачева из Японии говорили данные общественных опросов. Так, по данным выборочного телефонного опроса населения, проведенного газетой "Асахи", лишь 47 процентов опрошенных согласились с тем, что переговоры Горбачева с Кайфу стали "шагом вперед" по пути решения "территориального вопроса", в то время как 38 процентов дали отрицательный ответ132. О том же говорили и данные общественного опроса, проведенного агентством "Кёдо Цусин": 58,6 процента опрошенных японцев сочли, что переговоры не приблизили окончательного решения территориального спора двух стран, и лишь 34,1 процента высказали противоположное мнение133.
Скептические настроения многих японцев привели летом 1991 года к заметному спаду активности "движения за возвращение северных территорий". Единственным отрадным для японцев процессом стало летом возрастание влияния на ход событий в Москве Б. Ельцина. Его избрание президентом России привело к постепенному изменению соотношения сил между министерством иностранных дел СССР и министерством иностранных дел России, в руководстве которого летом 1991 года появился ряд хорошо знакомых японским дипломатам людей. И не просто знакомых, а людей, наиболее приемлемых и желательных для японских дипломатов, людей, которых японцы не раз обласкивали в прошлом своим гостеприимством. Особо обрадовало японцев назначение на пост заместителя министра иностранных дел РСФСР Георгия Кунадзе - автора формулы "два плюс альфа", предполагавшей в конечном счете уступку Японии едва ли не всех четырех южных островов Курильского архипелага.
Назначение Кунадзе на пост заместителя министра иностранных дел России являло собой редкий случай стремительного карьерного взлета человека, никому до тех пор неизвестного в нашей стране. В свое время, в конце 60-х годов, я принял его на работу в отдел Японии научно-техническим сотрудником, после того как он окончил японское отделение Института стран Азии и Африки при МГУ. Затем он учился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, стал младшим научным сотрудником, не проявив себя ничем до тех пор, пока по непонятной для меня прихоти директора института Примакова не был назначен на должность старшего научного сотрудника. Затем с подачи того же Примакова в течение трех лет он работал в посольстве СССР в Токио в скромной должности первого секретаря, ответственного за советско-японские культурные связи, и в этом качестве он также ничем особым не проявил себя. Затем по окончании загранкомандировки он был принят на работу в ИМЭМО, возглавлявшийся тогда его неизменным покровителем Примаковым, и вскоре опять-таки с легкой руки директора был назначен заведующим сектором Японии ИМЭМО. А далее не прошло и года, как какая-то влиятельная рука вознесла его сразу же на пост заместителя министра иностранных дел России, ответственного за весь японский угол внешней политики России, а также и за подбор кадров всего российского МИД. По мнению московских знатоков кадровых вопросов, с которыми мне пришлось тогда разговаривать, скорее всего поддержку Кунадзе в этом взлете на руководящие посты оказали всесильный Примаков и давний друг Примакова Владимир Петрович Лукин, занимавший в то время пост председателя Комитета по международным делам Верховного Совета России.
Назначение на пост заместителя министра иностранных дел России открытого сторонника территориальных уступок Японии побудило японских дипломатов и политиков более внимательно относиться к контактам с российским МИДом, ибо стало ясно, что именно эти контакты сулили им в перспективе больше надежд на успех в территориальном споре с нашей страной, чем контакты с общесоюзным МИДом.
Августовский переворот в Москве
и последние дни существования в Японии
корпункта "Правды"
В июле 1991 года, когда в Японии наступила летняя жара, я, как и в предшествующие годы, вылетел вместе с семьей в Москву в очередной отпуск. Отпуска зарубежных корреспондентов "Правды", пребывавших в жарких странах, были длиннее, чем у тех, кто работал в Европе. Мой "чистый отпуск" составлял 36 рабочих дней. Кроме того, пребывание зарубежного корреспондента в Москве включало в себя обычно еще и недели две "работы в редакции", суть которой сводилась к общению с работниками редакции и вечерним дежурствам, связанным с выпуском очередных номеров газеты. В целом поэтому я пробыл в Москве в том году почти два месяца: июль и август. И мне, конечно, тогда очень "повезло": у меня на глазах разыгрались во второй половине августа важнейшие события в политической жизни страны, приведшие к крушению и власти КПСС, и социалистического строя, и Советского государства.
Ранним утром в понедельник 19 августа - в день, когда после полутора месяцев дачного отдыха я вернулся в Москву, чтобы неделю поработать в редакции и затем возвратиться в Японию, раздался звонок моей дочери Светланы:
– Папа, ты слышал, что Горбачева сместили?
– Ты шутишь или всерьез?
– Какие шутки - об этом сообщили только что по радио и телевидению!
– Что ты говоришь! Ну и слава богу: давно пора было избавить страну от этого болтуна!
Таков был вкратце мой тогдашний телефонный разговор с дочерью. Весть об отстранении Горбачева от власти меня тогда и взволновала и обрадовала. Нескончаемая и пустая болтовня этого тщеславного партийного вельможи, возомнившего себя бог знает кем, хотя в действительности он был всего лишь марионеткой в руках окружавших его царедворцев, давно раздражала меня, да и многих других моих знакомых - журналистов и научных работников. Моя неприязнь к Горбачеву особенно усилилась после его пребывания в минувшем апреле в Токио, где он, не решив ни один из принципиальных вопросов советско-японских отношений, ухитрился в то же время допустить ряд тактических уступок и ляпсусов в территориальном споре с японцами. Да и вообще в то время меня уже коробило его "новое мышление", исходившее из наивной, неверной и порочной предпосылки, будто закоренелые враги России правящие круги США способны радикально пересмотреть свои военно-стратегические планы и превратиться вдруг из любви к Горбачеву в искренних друзей нашей страны и поборников мира и дружбы между народами. Документы ГКЧП, включая воззвания к советскому народу, зачитанные утром дикторами телевидения, я встретил с одобрением, так как их авторы провозглашали курс на спасение страны от безвластия и развала.
Вот почему я приехал в то утро в редакцию "Правды" в приподнятом настроении. Однако в редакции я столкнулся со сдержанной неоднозначной реакцией на первые сообщения радио и телевидения о событиях, происшедших в Форосе и в Москве. И такая реакция была понятной: ведь возглавлял редакцию беззаветно преданный Горбачеву человек - И. Т. Фролов, а среди членов редколлегии было немало людей, набивших руку на восхвалении горбачевской "перестройки" и личных достоинств ее зачинателя. Один из них, А. Карпычев, в предшествовавшие месяцы прославил себя целой серией статей-панегириков в честь Горбачева. Чего стоил, например, заголовок одной из них: "Не отрекаются любя!" В то утро Карпычев отсиживался в своем кабинете и старался избегать разговоров со своими коллегами.