Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Глава 2
РОССИЯ И ЯПОНИЯ В УСЛОВИЯХ ДЕГРАДАЦИИ
ЕЛЬЦИНСКОГО РЕЖИМА
(ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 90-х ГОДОВ)
"Встречи без галстуков" в Красноярске и Каване.
Возрастание угрозы территориальной
целостности России
Никогда еще прежде повседневная профессиональная деятельность московских японоведов не была столь зависима от экономической и внутриполитической обстановки в стране, как в последнее пятилетие ХХ века.
Непоправимым несчастьем для всей России, для основной массы ее граждан обернулись президентские выборы 1996 года. Проголосовала ли тогда за Ельцина или нет большая часть российских избирателей - дело темное и судить об этом трудно. Но прискорбным и общепризнанным фактом постепенно стало то, что президентом страны был избран неработоспособный, больной, властолюбивый, умственно неуравновешенный и примитивный по своим взглядам человек, главной заботой которого стали в последующие годы лишь помыслы о поддержании своего угасавшего здоровья и сохранении той безграничной власти, которой наделила его конституция, наспех принятая в 1993 году. Его не волновали, как это становилось всем все яснее и яснее, ни текущие проблемы повседневной жизни населения страны, ни ее дальнейшие судьбы. Внимание его было приковано только к кадровым вопросам, связанным с окружавшими его царедворцами, только к
Коррупция в верхних эшелонах ельцинского режима, истощавшая финансовые и экономические ресурсы страны, сопровождалась развалом некогда могущественного экономического механизма бывшего Советского Союза. В стране началась эпидемия массовых банкротств и закрытий предприятий. Развалу экономики сопутствовали такие безотрадные явления как переход под контроль иностранного капитала ряда крупнейших промышленных предприятий, повсеместный рост безработицы и резкое падение жизненного уровня большинства российского населения.
В бедственном положении оказались к концу 90-х годов и многие научно-исследовательские учреждения Российской Академии наук. Экономические неурядицы привели к дальнейшему сокращению заработков сотрудников академических учреждений и преподавателей высших учебных заведений, включая и специалистов по Японии. Во второй половине 90-х годов заработная плата подавляющего большинства научных сотрудников Института востоковедения РАН не превышала тысячи рублей, что по подсчетам многих социологов либо едва превышало прожиточный минимум либо было даже ниже этого минимума. Естественно, что такая ситуация объективно порождала тенденцию к совмещению многими учеными работы в академических учреждениях с какими-то побочными заработками, а следовательно, и к сокращению объемов и снижению качественного уровня своих плановых работ. Не случайно в разговорах сотрудников института все чаще стала повторяться такая поговорочка: "государство делает вид, будто оно выдает нам зарплату, а мы делаем вид, будто мы работаем". Чтобы свести концы с концами в своих семейных бюджетах, многие институтские сотрудники стали совмещать работу в институте с преподавательской работой не только в высших учебных заведениях, но и в обычных школах. Не один десяток штатных научных работников занялся одновременно чтением лекций и преподаванием восточных и западноевропейских языков в стенах коммерческого Восточного университета, созданного при нашем же академическом институте. В их числе оказался и я. Мое профессорское звание позволило мне получить согласие администрации названного университета на чтение курсов лекций по истории и социально-политическому строю Японии. Хотя читал я эти лекции всего лишь по два академических часа в неделю, тем не менее это дало заметную прибавку к моей академической зарплате. С учетом пенсии по старости мои заработки оказались в совокупности не меньшими, чем доходы основной массы моих соотечественников, хотя они и не шли ни в какое сравнение с тем высоким уровнем зарплаты, которая выплачивалась профессорам и докторам наук в годы советской власти.
В этой суровой бюджетной ситуации комфортнее других почувствовали себя лишь те из работавших в институте японоведов, которые сочли для себя морально возможным писать статьи и книги по заказам Японского фонда, созданного в нашей стране в 1991 году министерством иностранных дел Японии, и получать за свои труды из этого фонда довольно крупные долларовые гонорары. Правда, как я уже писал выше, плодами их работы по заказам японских "благодетелей" оказались в ряде случаев публикации, противоречившие по своей идейной и политической направленности национальным интересам нашей страны. Но в черные годы ельцинского режима в условиях повсеместной моральной деградации российского общества и повальной коррупции в верхах беспринципное сотрудничество некоторых наших японоведов с распорядителями Японского фонда - чиновниками МИД Японии - мало кого трогало и воспринималось администрацией института как вполне допустимый прагматический способ преодоления бюджетных трудностей наших научных работников.
Да и что было досадовать кому-то на моральную гибкость некоторых из отечественных японоведов, если в подходе к Японии самого президента России Б. Ельцина и его окружения не прослеживались ни твердые нравственные принципы, ни забота о долговременных экономических интересах и территориальной целостности своей страны, ни помыслы о сохранении ее достоинства и престижа.
Отстранение А. Козырева с поста министра иностранных дел и приход на этот пост в начале 1996 года Е. Примакова не привели к каким-либо существенным переменам в российско-японских отношениях. Из первых же заявлений Примакова стало ясно, что МИД России будет и далее придерживаться обозначенного в Токийской декларации 1993 года козыревского курса на продолжение переговоров с Японией о заключении мирного договора, а в сущности - переговоров о судьбе четырех южных островов Курильского архипелага. И такой курс, видимо, отвечал личным взглядам самого Примакова: ведь это он возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений, когда в стенах этого института зародилась идея безотлагательной передачи японцам двух из четырех спорных Курильских островов с последующими переговорами о судьбе двух других (так называемый план "два плюс альфа"). Все последующие годы своего пребывания на посту министра иностранных дел России Примаков точно следовал политическим установкам Ельцина, а Ельцин, судя по всему, с маниакальным упорством стремился реализовать тот "пятиэтапный план решения территориального спора с Японией", с которым он впервые прибыл в Японию еще в январе 1990 года и который, в сущности, представлял собой доморощенную программу постепенной, поэтапной передачи Японии суверенитета над четырьмя спорными Курильскими островами. Так осенью 1996 года появилась на свет и стала обговариваться с японским МИДом идея "совместного хозяйственного освоения" четырех Курильских островов - идея заведомо порочная, чреватая бесконтрольным проникновением на Южные Курилы японских бизнесменов и всяких прочих поселенцев, а в перспективе постепенным вытеснением с этих островов российского населения.
Неожиданный и в то же время тревожный для российских патриотов разворот приняло развитие российско-японских отношений осенью 1997 года в ходе Красноярской "встречи без галстуков" Ельцина с японским премьер-министром Хасимото Рютаро. В итоге этой встречи российский президент обрел, по его словам, в лице японского премьер-министра нового личного друга - "друга Рю" и, видимо по этой причине, дал японской стороне громогласное обещание заключить мирный договор с Японией не позднее 2000 года. Столь категорическое и конкретное обещание, данное без ведома руководителей российского МИДа, ибо таковые на "встрече без галстуков" вообще отсутствовали, стало для всех сенсацией и вызвало как у российских, так и у японских политических комментаторов массу недоуменных вопросов, и прежде всего вопрос: а как вознамерился Ельцин уладить российско-японский территориальный спор, из-за которого и не подписывался в течение предшествовавших сорока лет упомянутый им мирный договор двух стран? На этот вопрос ни Ельцин, ни Примаков в последующие месяцы не дали российской общественности никаких вразумительных ответов. Зато Хасимото по возвращении из Красноярска в Японию сразу же известил своих соотечественников о том, что в итоге бесед с Ельциным он убедился в готовности последнего при подписании мирного договора пойти навстречу японским территориальным притязаниям. Примечательно, что российский МИД никак не прореагировал на подобные высказывания японского премьер-министра, что вызвало среди российских патриотов тревожные отклики.
Странная, а по существу преступная, готовность российских руководителей потакать японским территориальным домогательствам объяснялась довольно просто. Ее главная причина заключалась в экономических и финансовых трудностях ельцинского режима - в уповании Ельцина и его окружения на ту финансовую помощь, на те кредиты, которые японская сторона могла, по расчетам кремлевских горе-стратегов, предоставить ельцинскому режиму в случае заполучения ею российских территорий. Ну а японские государственные лидеры, быстро раскусившие эти помыслы кремлевских временщиков, стали, естественно, эксплуатировать их, искушая российских руководителей щедрыми посулами японской финансовой, экономической и технической помощи. На эти-то посулы и делал ставку Хасимото во время красноярских бесед с Ельциным.
Все перипетии, связанные с Красноярской "встречей без галстуков" Ельцина и Хасимото, мне пришлось довольно подробно освещать в 1997-1998 годах не только в публикациях института, но и в газетных статьях. Дело в том, что в то время в течение нескольких месяцев я сотрудничал с редакцией одной из двух газет, издававшихся в Москве под одинаковым заголовком "Правда". Обе эти газеты претендовали быть преемницами ленинской "Правды", обе выступали как печатные издания, отражавшие взгляды политических противников ельцинского режима, но если одна из этих газет придерживалась тесных связей с руководителями КПРФ, то другая ориентировалась в большей мере на беспартийную патриотическую общественность, недовольную ликвидацией советского социалистического строя, рыночными реформами ельцинистов и их проамериканской внешней политикой. Мое сотрудничество с этой второй "Правдой" началось с того, что ее главный редактор Виктор Линник, бывший в дни моей газетной работы в Японии правдинским корреспондентом в США, а также редактор международного отдела Владимир Чернышов, бывший в прошлом правдинским корреспондентом в Испании, предложили мне по старой памяти стать внештатным обозревателем их газеты по проблемам Японии и Дальнего Востока. На это предложение я ответил согласием, так как предложенная работа дала мне на время дополнительные заработки и возможность публиковать свои взгляды на современную Японию и российско-японские отношения с максимальной оперативностью и с расчетом на большее число читателей. Мое сотрудничество с линниковской "Правдой" началось осенью 1997 года, как раз незадолго до Красноярской встречи Ельцина с Хасимото.
В нескольких статьях, опубликованных тогда в названной газете и посвященных российско-японским отношениям, я высказал твердое убеждение в том, что названная "встреча без галстуков" российского президента с японским премьер-министром не сулит нашей стране ничего хорошего. Так, в частности, в статье, озаглавленной "Будьте бдительны, соотечественники!", отмечалось стремление Ельцина держать в секрете от российской общественности конкретное содержание договоренностей, достигнутых им в беседах с Хасимото, несмотря на то, что перед отъездом в Красноярск японский премьер-министр не скрывал своего желания добиваться от российского президента согласия на передачу Южных Курил Японии. Недоумение и тревогу выразил я также по поводу сенсационного заявления Ельцина о его намерении подписать с Японией мирный договор не позднее 2000 года. "Отклики японский печати на Красноярскую встречу,- писалось в статье,недвусмысленно свидетельствуют о том, что требование подписания мирного договора с Россией непременно и однозначно увязывается японскими государственными деятелями и прессой с заполучением согласия российского правительства на удовлетворение японских территориальных домогательств. Ни один японский государственный деятель, ни один из лидеров японских политических партий не мыслит себе сегодня заключения мирного договора с нашей страной иначе как на условии передачи Японии четырех южнокурильских островов - самых крупных по территории, самых важных в военном отношении и самых удобных для хозяйственного освоения островов Курильского архипелага, к которым прилегают самые доходные на Тихом океане зоны морского промысла. Спешка с подписанием договора понадобилась при таких обстоятельствах, конечно, не российской, а прежде всего японской стороне, жаждущей как можно скорее заполучить Южные Курилы. И Ельцин, судя по всему, пошел в Красноярске навстречу японцам. Не случайно японская пресса в один голос одобрила его намерение подписать мирный договор с Японией к 2000 году. Причем, что весьма характерно, большинство токийских комментаторов увидели в этом молчаливое согласие Ельцина с японскими территориальными домогательствами, его скрытую готовность уступить Японии южные острова Курильской гряды. Поэтому-то и вернулся Хасимото из Красноярска в Токио на белом коне, как герой, добившийся, по утверждениям тамошних журналистов, того, чего не удавалось еще добиться ни одному японскому премьер-министру, а именно определения конкретного срока передачи Японии требуемых ею островов"193.
Но цель цитируемой статьи заключалась не в том, чтобы порождать у читателей пессимистические настроения, а в том, чтобы побуждать их к отпору политике непротивления японским посягательствам на Курильские острова. В заключение там писалось: "Однако любые секретные обещания, данные Ельциным японскому гостю на прогулках по берегу Енисея,- это еще не окончательное решение судеб Южных Курил. Эти обещания потому и остались не раскрытыми для прессы, что российская общественность наверняка отнеслась бы к ним отрицательно... Вот почему сегодня российской общественности приходится, как никогда прежде, быть начеку. Ибо в итоге Красноярской встречи угроза территориальной целостности нашей страны выросла более, чем когда-либо прежде"194.