Япония. В краю маяков и храмов
Шрифт:
Кроме всего прочего, в этом заповеднике еще была художественная студия на выгуле. Сидят везде ученики кучками, акварельки рисуют. Некоторые жутко совсем рисуют, некоторые вполне сносно — но у всех стиль совсем не такой, как у нас: у нас мало кто такими прозрачными лессировками работает. Учитель обходит свою паству и всем объясняет что-то, подправляет. Прикол в том, что возраст самого младшего из ученичков этой студии явно перевалил за шестьдесят. Нет, японцы — просто безумный народец, я себе представляю, как бы у нас посмотрели на чудачка, который на старости лет решил учиться рисовать! А тут вот — в порядке вещей.
Впрочем, я этих «юных художников» очень даже понимаю. Здесь вроде и небольшая территория, а на каждом шагу новый, удивительно живописный пейзаж открывается. Дома домами, конечно, а так ловко собрать их в одно музейно-ландшафтное целое — немалый талант нужен. Это свое мнения о заповеднике я потом изложила Сакураи. Он улыбнулся: «Был тут один такой дядька, Асано его звали. Вот кто богом в архитектуре был! Он этот музейчик и сделал. А я, мальчишка тогда еще, ну как ты сейчас примерно, помогал ему, как мог. Учитель это мой был, царство ему небесное…»
В университете у нас растет много деревьев гингко. И вообще, в Осаке гингко много. Они растут вдоль дорог и бульваров и вдоль главной осакской улицы Мидосудзи — тоже. Гингко в какой-то мере даже можно назвать символом Осаки. Теперь на них созрели плоды. Они такие желто-оранжевые, похожие на алычу. Внутри толстая черная косточка. Читала, что они воняют. Правда, запах неприятный. Но такой слабый, что можно считать — его нет. Плоды на землю падают, и потому под деревьями все желтое. Но не под каждым деревом — гингко ведь бывают мужские и женские особи. Осенью как раз хорошо понятно, кто из них кто. А когда плоды чуток полежат, синеют. Я собираю их в коробочку и отправляю домой — знакомому из ботанического сада. Он специалист по голосемянным растениям, а гингко, как оказалось, тоже к ним относится. Знакомый высадит плоды в нашем питомнике, чтобы разводить. Потому что у нас в ботаническом саду гингко хоть и растет, и плодоносит, да из семян потом ничего не вырастает. Наверное, оттого, что парами они у нас не растут, как положено. Вот ведь, деревья вроде, а проблемы — почти человеческие.
А в инязе у нас — выпускной. Дипломы, речи, прощания. Джей-курс (студенческая годовая программа) закончился, все разъезжаются по домам, и общага наша сейчас выглядит как пионерлагерь в пересменку, если кто знает, о чем я. С сэнсэями — тоже прощания. Куниката дал свой имэйл: «Возьми, — говорит, — если хочешь, я тебе еще иероглифов пришлю, хотя, господи, зачем они тебе…» Не нужны мне его иероглифы, что правда, то правда, а вот имэйл пригодится. С Като (он про Ультрамана курс читал) договорилась подпольно к нему на новый курс лекций ходить — про привидений. Немного суховатый наш классный руководитель старик Икимори тоже как-то вроде родственником вдруг показался. Фоткались с ним. Маша и Саша по краям, Икимори посередке, а я с камерой. Привыкли мы тут уже, что нас никто не понимает, избаловались. Выстроились они, я кричу Саше:
— Ну ты, дурында, придвинься к нему поближе, что ты так на отшибе устроилась, мужчинка-то симпатичненький!
А у Икимори под очками глаза на лоб лезут и губы дрожат — я же хорошо вижу, аж давится, бедный, от смеха. Задним числом вспоминаю, что наш сэнсэй Икимори — профессор русского языка, некогда работу по ненормативной лексике писал, если не ошибаюсь…
Под раздачу попадает и Саша. У нее тоже закончилась годовая программа стажировки, и она улетает домой в Екатеринбург. Да и я в инязе тоже больше не буду учиться — перехожу в Кинки, к Сакураи. Вроде как эпоха заканчивается. Это грустно.
По поводу отъезда Саши мы устраиваем прощальную вечеринку. Действо происходит в маленькой пустой квартирке, обустроенной в «японском стиле» — с татами, бумажными перегородками и туалетом с дыркой «вприсядку». Эту жилплощадь только что сняли Лена и Рёто. А контингент собрался весьма забавный: несколько русскоязычных барышень, два японца (Рёто и Сашкин приятель Иваи) и еще — один индус (догадайтесь с трех раз, кто именно).
Приятель Саши, Иваи, — младшекурсник русского отделения иняза. Паренек неимоверно спокойный, исполнительный и местами даже тугодумный. Но что-то в нем такое есть, скучный человек ведь никогда не сделает себе имэйл-адрес «sircrocodile», правда ведь? Вот однажды Саша решила над ним подшутить и написала ему мэйл с моей мобилки (незнакомый адрес) на молодежном невежливом японском (без подписи) о том, что хочет с ним завтра вечером встретиться, так он согласен или нет. Отправила. Ждем реакции. Ответ приходит довольно быстро: «Завтра вечером мне подходит, встретимся там-то и там-то, в шесть. Заодно посмотрю, кто ты». А вы говорите, ничем не примечательный мальчик! И учит русский он с жаром. Я ему говорю: «О, молодец! Уже лучше говоришь!» А он мне: «Спасибо, не за что!» Не все японские студенты, между прочим, так учатся. Тут у меня есть одна шапочная знакомая. Русская, преподает японцам русский язык. Жалуется на распущенность, лень и разгильдяйство учеников. Рассказывала недавно вот такой прикол: на экзамене по устному разговору она дает одному студенту задание: «Предположим, вы звоните мне домой и хотите, чтобы меня пригласили к телефону. Трубку взял мой сын, что вы ему скажете?» Студент (напряженно): «Алло! Это мой сын?»
На вечеринке мы слушали на магнитофоне старые песни Пугачевой. «Куда уходит детство» и «Все могут короли». Ели суси, которые Рёто сделал, — он раньше работал в суси-баре поваром. Пустые татами и легкие перегородки стен… Одноразовые тарелки на расстеленной прямо на полу бумажной скатерти, прощальные подарки. В углу ряды пластиковых бутылок сливовой настойки «умесю» и апельсинового сока. Манас, одиноко спящий на полу… Танцы до упаду в полутемном пространстве между сёдзи: высокие, умело танцующие светловолосые женщины и два маленьких коренастых японца, танцевать абсолютно не умеющие, — они обнялись за плечи и старательно выделывают нечто вроде неуклюжей присядочки…
А назавтра мы еще все вместе поехали в горный храм Кацуодзи. Я уже про этот храм писала — там везде стоят маленькие деревянные фигурки счастливого и приносящего счастье монаха Дарума. Радуга в фонтане, как была так и осталась с тех пор — наверное, у нее там постоянная прописка. И очень синее небо над горами, такое нездешнее… Как самолет, который взлетит в него назавтра с Сашкой на борту и возьмет курс на далекую тьмутаракань.
Глава XIII
Осенние храмы
Мы с Косидой красим дверь свиной кровью, сэнсэй Сакураи опасается плотников, а флагштоки храма Якусидзи подают голос
Начался осенний семестр. Теперь я уже хожу в университет Кинки к сэнсэю Сакураи. Лекция у меня в неделю всего одна, но это особенно ничего не меняет, потому что Сакураи взялся за меня так круто, как, по-моему, никто еще никогда не брался: гоняет на два фронта — и по японской архитектуре, и по нашей. Про японский язык, вообще помалкиваю. Я уже даже особых эмоций не испытываю по поводу того, что надо там под планом-фасадом пояснения иероглифами приписать или вообще что-то там изобразить теми же иероглифами типа истории памятника или типологических изысканий каких-нибудь. Нет, оно понятное дело — не литературно выходит, но Сакураи мне всегда говорит: ты так напиши, чтобы я понял, да еще на словах объясни заодно, а дальше я уже это сам перепишу — нормальным языком. Тоже подход в своем роде. Потому что мне ведь надо к зиме в их научный журнал большую статью про наши церкви сдать.
Лекции сакурайские довольно понятные: слава богу. Тысячу раз добрым словом Куникату вспоминала — без его иероглифов вряд ли чего поняла бы. Но, в общем, аспирантов на лекциях немного, так что для меня одной специально многое объясняют. Я, правда, сначала возмущалась, что, мол, неудобно так всех остальных тормозить, но Сакураи сказал, что из него в любом случае лектор поганый. Так что все равно уж. Аспиранты тут, кстати, темные, как лес дремучий. По-моему, они на первом году аспирантуры про свои храмы впервые слышат — у них раньше, видите ли, специализация была другая! Хотела бы я найти у нас хоть одного лопоухого первокурсника-архитектора, который не знал бы ничего про Софию Киевскую! В общем, так и живем: то Сакураи мне выставляет горы вопросов про наши церкви, то я ему выкладываю вопросы про японские храмы. Вот друг от друга и отбиваемся, как можем. Он, бедняга, все не оставляет попыток научиться чему-то по-русски. Хоть терминологии. Тяжко ему, понятно.