Япония. В краю маяков и храмов
Шрифт:
— А ты ему еще не говорила, что я плавать не умею???
— Нет, пока не говорила, зачем человека раньше времени пугать!
Мы останавливаемся в центре безлюдной бухты. Риф просвечивает из-под зеленой, как в бассейне, воды темными рваными полосами. Небо — синее новенького матросского воротника. Тома опускает в воду лесенку и выдает нам наши ласты с трубками:
— Когда будем уезжать, я вам свистну, — жизнерадостно сообщает он.
И к моему безмерному счастью, снабжает Сашку спасжилетом. Я застегиваю рубашку на все пуговицы и собираюсь за борт.
— Ты что, в рубашке идешь? — оживляется Тома.
— Да, я в этом году уже раз обгорала, с меня хватит!
Плюхаюсь в воду и там натягиваю ласты. Сашка кружит рядом. В последний момент Тома скидывает мне на голову еще один спасжилет. Надеваю его, не волочь же за собой! Несильно шуруя ластами (Сашка с ходу просекла, как это следует делать) плывем в сторону рифа. Тома важно вещает что-то девицам в водолазных костюмах. Ну-ну. Внизу красиво. Но не так, как могло быть, — риф умирающий, рыбы есть, но не толпами, многие кораллы уже дохляки. Хотя некоторые цветут вовсю. Только что не пахнут. «Японские подводные сады» — так иногда называют коралловые рифы. Особенно это смешно звучит в Японии.
Погружение ушей в воду порождает гулкую, отрезающую от мира тишину. Потом возникают давно привычные мерные щелчки. Я до сих пор не знаю, откуда они — кровь в ушах или что-то внешнее? Мне кажется, что так под водой потрескивают кораллы… Я всегда скучаю по этому звуку. Внизу ползают голотурии и ярко-синие морские звезды. При виде их у меня возникает смутное подозрение, что я некогда умела нырять. Выплевываю изо рта трубку, подгребаю под себя ноги и начинаю смешно барахтаться, пытаясь уйти вниз. Как же! Сколько раз мой папаша-дайвер повторял мне в детстве, что попа тоже поплавок, особенно моя… Таки прав, наверное, был. Кроме того — я ведь совсем забыла — жилет!
— Сашка, караул, я, кажется, нырять разучилась!
— А ты эту штуковину с себя снять не пробовала?
— Ой, не пробовала, ура!
Я выползаю из жилета, и Сашка радостно устраивается на нем, как на надувном матраце. Подгребаю ногами по новой и старательно переустанавливаю вредную попу из положения «поплавок» в положение «балласт». Ур-ррр-а!!!!! Радостно иду ко дну — цапать звезд и голотурий. Звезды твердые, почти каменные, а голотурии на ощупь похожи на порядком потертые мокрые махровые полотенца. Некоторых неповоротливых рыб удается погладить по спине. Вон в воде стоит вертикально длинная носатая рыбина, плоская, как лезвие, и без хвоста. Жалко, еды для нее не захватили… Некоторые кораллы оказываются не кораллами, а мягкими подводными цветами. Собираю со дна раковины, отломанные коралловые ветки разных сортов и парочку голубых звезд. Огромных тридакн опасаюсь — говорят (хоть и наверняка врут) [57] , что они любят хватать ныряльщиков за руки и те задыхаются… А ножа, чтобы разрезать мускул, сжимающий створки тридакны, у меня нет. Да и тридакну жалко…
57
Без сомнения, врут, потому что тридакны на самом деле не способны закрыться быстро, процесс закрывания у них длится по полчаса и больше. Но все равно — страшно.
Время проходит незаметно. Свист Тома мы слышим далеко не сразу. Наверное, минут десять пришлось посвистеть, бедняге. Плывем с Сашкой, добычу транспортируем на моем спасжилете. Из-под бортика корабля Сашка вылезать не спешит — требует, чтобы Тома нас сфотографировал ее камерой. Я себе представляю этот бредовый кадр…
— Где ты взяла этих звездочек? — интересуется Тома.
— Угадай с трех раз, где их можно взять.
— Они сгниют!
— Да я их сейчас в море выкину!
— А зачем тогда тащила?
— Тебе показать!
Переодеваюсь в сарафан, отжимаю рубашку. Едем назад.
— Ты почему с аквалангом не ныряешь? — интересуется Тома.
— А почему я должна с ним нырять?
— Потому что эти твои звездочки ползают на приличной глубине, вот я и подумал, если ты их достала, отчего с аквалангом не ныряешь?
— И это ты у меня спрашиваешь? Да ты на мой размер не то что гидрокостюм, даже ласты с трудом нашел!
Тома давится и хихикает. Бедный Тома…
Наш островной паром входит в порт Наха. Нос задран и нацелен в небо. Огромный мост над нами. «В темноте, просыпаясь, негромко запел кабестан, якоря выплывают и щупают лапами бриз…» [58] Не темно, конечно, но кабестаны, вот они — поют и тянут якорные цепи. Близко, рукой достать можно.
Вечером решаем поближе познакомиться с местной кулинарией. Начинаем, само собой, с алкогольных напитков — для этой цели отправляемся в магазин окинавской выпивки, где все можно пробовать. Есть ликерчик фруктовый. Есть водка с замаринованными змеями. Очень горькая. Любезный продавец (мальчишка лет пятнадцати) ходит за нами, с удовольствием наблюдает, как мы отплевываемся, и объясняет, чего еще попробовать — попротивнее. Несерьезный какой-то у нас консультант, пожаловалась мне Саша. Зря это она. Потому что вскоре к нам вышел тип посерьезнее — папаша пацана. Очень представительный. Только с кольцом в носу. Поглядел он на наши с Сашкой безумные морды и кольцо из носу вынул — оно внутри с прищепкой оказалось…
58
Стихи Игоря Жука.
Потом пошли мы в ресторан — исследовать жратву. Главный местный герой тут — овощ по имени Гойя. Я не шучу. Этот самый гойя, не берусь судить, к какому овощному клану он принадлежит, темно-зеленый, длинный и ужасно пупырчато-бородавчатый. Внутри у него семечки, они вытаскиваются и на срез получаются кольца и полукольца. Сперва я овощ причислила к родственникам кабачков, но потом все же стала сомневаться, очень уж он странный. И на вкус — горький. Так что даже и не знаю. Из этого гойи готовят омлеты, как мы, например, со спаржевой фасолью, бывает, делаем. Только гойя все равно горький. Первый раз можно есть только через силу. А потом привыкаешь как-то, даже нравиться начинает. Еще в ассортименте местной кухни — супец из змей, поросячьи уши в соусе, печеная папайя, какой-то особенный соевый сыр и всякая другая дребедень. Поели мы этого всего, потом лапшой закусили — тоже окинавской. Решили назавтра опять пойти, ничего, забавно, хоть многим и не нравится.
День четвертый — культурный, потому что мы направились во дворец короля Рюкю. Правда, он был больше похож на замок, такой красный, на холме, весь в крепостных стенах. Особенно мне понравился вид негра, снимающегося на фоне этого яркого, почти китайского замка. Мир смешивается, что ни говори…
А на выходе стояли два каменных льва. Один с открытой пастью, веселый, а другой серьезный, как новый русский. Мы с Сашей надели на него мои темные очки, кепку и стали с ним фотографироваться. Все окрестные японцы тоже сразу начали интересоваться, проситься фотографироваться и предлагать свои очки на примерку. Ну — чисто дети…
Еще там в парке было всякое известное и ценное мировое наследие в виде старинных каменных ворот, которые уже никуда не вели, и других ворот, деревянных, тоже красных. Каменные ворота были довольно впечатляющие. И еще там росли кусты гибискуса — суданской розы, из которой у нас чай заваривают. Это, оказывается, символ Окинавы.
Мы заглянули в краеведческий музей. Единственная достойная внимания вещь там — чучело горной кошки Ириомоте. Она на Хонсима (главном острове) не живет, а живет только на далеком острове Ириомоте, потому так и называется. Кошка Ириомоте, оказывается, действительно самого что ни на есть домашнего размера и обыкновенной полосатой расцветки. Но по форме совсем не домашняя, а больше похожая на рысь.