Японская новелла

Акутагава Рюноскэ

Вначале он отрывисто ронял слова, но постепенно овладел собой и, облегчая переполненное сердце, стал горячо говорить.

Оказалось, что он — житель префектуры Сайтама, его воспитали приемные родители. Начал торговать шелковичными коконами, но прогорел и родителей довел до разорения. Где он только не пытался поправить свои дела — жил в Корее, оттуда перебрался в Маньчжурию, в Аньдун. Здесь занялся лесным делом, нашел себе и жену. Некоторое время семья жила в Аньдуне, но обстоятельства складывались не так, как супруги ожидали, и они переехали

в Далянь. Это было осенью, на следующий год после русско-японской войны.

Переехать-то они переехали, но подходящей работы не было и тут. Они влачили жалкое существование на задворках, где жили только маньчжуры, и в это время умер их единственный ребенок.

— Славная была малышка, — рассказывал он. — Ей уже исполнилось пять лет. Девочка, но очень была ко мне привязана. И когда мы жили на родине, тоже, бывало, придешь домой, мать и жена неприветливо встречают, а девочка радуется: “Папа! Папа!..” Отнесет на место мою шляпу — она часто так делала.

Она заболела воспалением легких. Я побежал к врачу, прошу его, он сказал: “Приду”, но так и не пришел. В это время она скончалась. После ее смерти у меня совсем опустились руки.

Врач, говорят, был христианином, да я ведь бедняк, потому, наверное, он и поступил с нами не по-христиански. Врач этот потом тоже потерял ребенка и, говорят, раскаивался, все повторял, что это, мол, ему в наказание за то, что так обошелся со мной.

Некоторое время он молчал, опустив глаза.

— И что же дальше?

— Ну, а дальше... Нельзя же было вечно болтаться без работы, а там была такая фирма — пожалуй, не самая большая в Даляне, но очень водная, — наверное, и вы знаете ее... Так вот, поступил я на службу в дом хозяина этой фирмы.

Ну, что тут говорить, недаром эта фирма считалась в Даляне одной из крупнейших: жизнь у них была роскошная. Кроме нас с женой, в доме служило еще пять-шесть человек. Хозяйка была славная женщина, заботилась о нас. Раз отправилась она по каким-то делам в Японию. И вот, прошло всего две недели, как уехала хозяйка, а жена моя совсем переменилась. Да моя ли это жена? Или какая-то чужая красавица? Только ничего хорошего в этой перемене не было, — выговорил он с трудом, словно давясь словами.

— Повадки у моей жены стали очень странными. Я уже заметил это и начал присматриваться. Много было такого, чего я никак не мог уразуметь. Вот приезжает хозяин на извозчике. Раздается звонок со второго этажа — жена надевает белый передник, ставит на поднос пиво и несет наверх.

А я стою под лестницей. Жена взглянет на меня уголком глаза и бежит на второй этаж. И, бывало, по часу, по два не спускается вниз. Уж я и прислушиваюсь к тому, что там делается, и потихоньку босиком пробираюсь к кабинету хозяина — у дверей подслушиваю, подглядываю в замочную скважину... Да куда там — дверь толстая-претолстая... Внутри — тишина, что они там делают — не поймешь. По правде говоря...

В голосе его послышались слезы. Сведенные вместе, черные как смоль брови задергались. Губы

задрожали.

— Сколько я ни пытался прочесть что-нибудь в глазах жены, сколько ни всматривался в лицо хозяина, оставалось одно лишь подозрение, никаких доказательств я добыть не мог. Много раз я думал: не стану больше служить в таком доме. Да и жене не раз и не два я говорил об этом. Однако жена каждый раз сердилась на меня: хозяйка, мол, так заботилась о нас, как же можно оставить работу в ее отсутствие? Хочешь — отправляйся сам, куда тебе вздумается, ищи где угодно работу, — так дерзко она отвечала.

Не мог я больше терпеть.

И вот однажды я насильно вытащил жену за город, к реке, в такое место, где народу почти не бывает. Стал допытываться, что же у них там происходит, но она ни за что не хотела сказать правду. Тогда я вытащил нож, который был у меня за пазухой, и пригрозил ей: если признаешься — прощу! Будешь лгать — лишишься жизни, так и знай!

Жена изменилась в лице. Да, хозяин принудил ее, и, действительно, они совершили недозволенное — один раз, так она сказала.

— Ври больше! — закричал я. — Это у вас было не раз и не два, — я наступал на нее, и в конце концов она призналась во всем.

У него вырвался тяжелый вздох.

— После этого я написал хозяину письмо, упрекнул его за такие поступки. И вот, на следующий день он позвал меня в кабинет. “В самом деле, мы делали недозволенные вещи, — сказал он. — Но видишь, я, твой хозяин, смиренно извиняюсь перед тобой, так ты уж, пожалуйста, согласись договориться добром. А я зато позабочусь о твоем будущем, помогу тебе выбиться на дорогу. Вот, возьми для начала это, чтобы ты мог возвратиться в Японию”, — сказал он и дал мне двести иен, да, ассигнациями по десять иен; чтобы отделаться от меня, он дал эти двести иен.

— Значит, вы взяли деньги?.. А почему вы не закололи этого человека своим ножом?

Он потупился.

— Ну и что же было потом?

— Я съездил разок в Японию и снова вернулся в Далянь. Хозяин не захотел с нами знаться, даже не вышел к нам.

— Ну и что теперь?

— Теперь я держу на окраине Токио маленькую галантерейную лавочку.

— А жена?

— Жена со мной.

Беседа на некоторое время прервалась.

— Она со мной, но все это так тяжело, так тяжело... На сердце у меня такая обида, что нет сил терпеть... Вот потому я сегодня...

И человек этот, так внезапно появившийся, словно его занесло сюда ветром, бесследно исчез.

ЭСТЕТСТВУЮЩИЙ МУЖИЧОК

Он — эстетствующий мужичок. На земле он работает не для того, чтобы прожить, а потому, что это отвечает его вкусам. Но ведь и всю свою жизнь он строит соответственно своим вкусам, значит, можно сказать, что работа на земле — это дело его жизни.

Знаменитый американский проповедник Бичер ⁴⁰однажды угостил одного человека плодами батата и сказал: