Японская олигархия в Русско-японской войне
Шрифт:
Бельгийский посол Альберт д'Анетан, в тот момент старшина дипломатического корпуса в Токио, телеграфировал на родину 10 сентября 1905 года: «Движение ни разу не принимало характера направленности против иностранцев». В телеграмме от 19 октября д'Анетан утверждал: «Общее недовольство направлено только против [японского] министерского кабинета. Пресса не нападает на президента Соединенных Штатов, и никто не сомневается в возвышенности его воззрений и незаинтересованности его политики». «Japan Chronicle» от 8 сентября 1905 года писала:
«Иностранного жителя Токио, который приехал на поезде в Кобэ вчера утром… чтобы посмотреть, что происходит, приятно удивило бы, что, несмотря на то, что были попытки разрушить резиденцию министра внутренних дел, в находившейся неподалеку императорской гостинице не было разбито ни одного стекла».
Всегда трудно определить основной характер такого бесформенного явления, как бунт. На свидетельства очевидцев очень сильно влияет их система взглядов; поэтому им нельзя придавать одно и то же значение. Официальный представитель Соединенных Штатов, естественно, будет видеть происходящее иначе, чем корреспондент американского
Хотя назвать мятеж в Хибии антиамериканским тоже было бы преувеличением, после Русско-японской войны японо-американские отношения, кажется, вошли в новую, менее дружелюбную фазу. Непосредственные причины этих перемен, скорее всего, заключались в новой роли Японии в мире, особенно на Дальнем Востоке, и последовавшего за этим соперничества мировых держав в Маньчжурии. Сначала напряженность между двумя странами ощущалась на уровне высшего политического руководства, а не на уровне мятежников на улицах Токио. Из газет того времени, следственных документов и других относящихся к делу источников нельзя сделать вывод о том, что члены Рэнгокай, а тем более мятежники собирались протестовать против президента Рузвельта из-за роли, которую он сыграл в мирной конференции.
Недавно стало известно, что сам американский посол Гриском отправил обстоятельный отчет государственному секретарю 15 сентября 1905 года, «объясняя, что агрессия была направлена в первую очередь против полиции, во вторую — против японских правительственных чиновников и лишь по случаю — против иностранцев». Кроме того, военный секретарь Тафт, находившийся во время мятежа в Японии вместе с Алисой Рузвельт, дочерью президента, послал 17 сентября 1905 года телеграмму Рузвельту, где говорилось: «Все попытки создать впечатление, что в массе японского народа питаются чувства против иностранцев или против Америки, беспочвенны».
Дальнейшие свидетельства, опровергающие представление о бунте в Хибии как об антиамериканском, можно найти в недавней публикации «Кокурюкарабу». Там утверждается, что 6 сентября Утида Рехэй был в клубе «Мицуи», расположенном на углу площади Хибия, развлекая своими почти сверхчеловеческими познаниями в дзюдо знаменитого американца Е.Х. Гарримана и его дочь. Если бы бушевавший на улице мятеж был действительно антиамериканским, разве мог бы оябун Кокурюкай заниматься подобным? Мы принимаем за наиболее точное описание природы бунта версию, изложенную в телеграмме Грискома от 15 сентября.
Лидеры Кова Мондай Доси Рэнгокай не планировали мятежа и не участвовали в нем. Их изначальной целью было создание жесткого общественного мнения в Японии с целью ужесточить позицию Японии за столом переговоров. Если бы эта цель была достигнута, они могли бы рассчитывать хотя бы на молчаливые уступки олигархов [102] . Поддержка и поощрение правительства лидерами Рэнгокай сменились на оппозицию только тогда, когда они поняли, что скоро будет заключен мир, далеко не соответствующий их ожиданиям. Даже тогда их целью было обратить общественное мнение против мирного договора путем выступлений и собрания национального съезда, который бы выдвинул резолюцию с требованием подать петицию императору и другим ключевым фигурам правительства. В этом случае антиправительственная деятельность этих политических активистов, поддерживавших доктрину «кокутай» и требовавших жесткой внешней политики для укрепления национальной силы Японии, не перешла бы определенные пределы. Они и не мечтали о том, чтобы возглавить национальное движение, которое могло бы изменить существующую политическую структуру.
102
Утида Рехей, по некоторым сведениям, обсуждал с Кацурой и Ито Хиробуми свой план поездки с выступлениями и получил от Ито персональное одобрение и немного денег перед тем, как уехать в июне 1905-го на северо-восток. Говорят, что в конце августа, вернувшись в Токио, ему «пришлось выступать против правительственной позиции по поводу мирного договора».
Непосредственной причиной бунта стало вмешательство полиции в массовую демонстрацию против мирного договора [103] . Если бы правительство действительно «дало бы вопросу постепенно утихнуть», как писал 2 сентября 1905 года Кацура Ямагате, мятежа, скорее всего, не произошло бы. Мнения современников почти единодушно сходятся в этом. Поэтому особенно жаль, что нам до сих пор еще предстоит найти материалы, из которых стало бы понятно, каким образом правительство пришло к решению вмешаться. После инцидента юристы, профессора и другие лица возглавили движение протеста, требовавшее, чтобы правительство приняло на себя ответственность за ошибки в управлении полицией [104] . Сам премьер-министр Кацура, казалось, был к этому готов и принудил к отставке министра внутренних дел Ёсикаву в очевидной попытке локализовать ответственность правительства за мятеж. Комиссар столичного отделения полиции также ушел в отставку.
103
Д'Анетан отметил в своей телеграмме от 10 сентября 1905 года: «Если бы руководство полиции не отдало своей собственной властью произвольного приказа о запрете митинга, беспорядков бы не произошло. Неудача же полиции, у которой не оказалось достаточно сил, чтобы выполнять собственные приказы, имела серьезные последствия — вследствие ее стали возможны все те печальные события, которые затем произошли. Возмущение толпы, которое до этого питалось, может быть, непродуманным, но благородным патриотическим чувством, изменило свой характер и обратилось против полиции и министерства внутренних дел».
104
Министр внутренних дел, жалуясь на то, что его сделали козлом отпущения, заявлял, что ответственность за произошедшее лежит не на нем одном, а на всем кабинете. Гэнро Ито был против методов Кацуры, поскольку боялся, что они повредят престижу правительства.
Один японский историк даже утверждает, что Кацура использовал политических деятелей в провокационных целях, чтобы массовые беспорядки дали правительству повод начать борьбу с растущим народным сопротивлением.
Таким образом, бунт был вызван неразумными действиями полиции. Он был из той категории, которую Нейл Дж. Смелсер называет «взрывом ярости». В ситуации системы олигархического правления, созданной конституцией Мэйдзи, и официально пропагандируемого образа императора как отца и всегда благотворного правителя участники демонстрации против договора должны были рассматривать свой призыв к императору как крайнюю правомочную меру. Когда полиция попыталась им помешать, их разочарование внезапно достигло точки взрыва. Будучи уверенными, что дипломатические ошибки правительства уже почти уничтожили все отчаянные усилия страны как на поле боя, так и на трудовом фронте, демонстранты были убеждены, что сами они воплощают собой верность и патриотизм. Почему же полиция должна их останавливать? Следовательно, в «праведном гневе» они ответили на это вмешательство насилием. Понятно, что чиновники столичного управления полиции сильно недооценили степень народного недовольства и не приняли никаких мер предосторожности против возможных последствий полицейского вмешательства. Однако в последовавших беспорядках у толпы не было ни лидеров, ни организации, ни идеологии, ни четких целей. В основном агрессия была направлена непосредственно против вызвавшего ее объекта — полиции. Вдобавок к этому, некоторые увидели в беспорядках возможность уладить личные обиды или помародерствовать. Общественный протест против мирного договора, бывший изначальной целью демонстрации, в ходе событий был практически забыт. Было бы большой ошибкой заявлять, как это делают Иноуэ Кийши и другие «прогрессивные» историки, находящиеся, кажется, под магическим воздействием слов «массы» и «народ» (дзинмин, тайсу, минсу), что мятеж в Хибии был, при глубоком рассмотрении, «борьбой против устоев государственного строя», которую вел «народ», возглавленной ультраправыми националистами, но в итоге вышедшей за рамки целей своего «реакционного руководства».
Бунт в Хибии рассматривается некоторыми как предпосылка организованного движения городских масс и начало «тенденции масс к участию в японской политике» — тенденции, пришедшей к кульминации в виде политических движений эпохи Тайсе [105] . Действительно, политическими деятелями было успешно мобилизовано внушительное число городских жителей, а после Русско-японской войны по стране прокатилось множество городских забастовок и демонстраций. Однако сомнительно, что можно напрямую связать бунт в Хибии с политическим движением «Тайшо». Достаточно будет сказать, что природа бунта, как ее показывает настоящее исследование, дает представление о том, что он был ранним и чересчур преувеличенным случаем движения городских масс [106] .
105
В выпуске «Тюо корон» за апрель 1914 года Ёсино Сакуз, лидер демократического движения «Тайсе», писал: «Я считаю, что народные массы начали играть важную роль в [японской] политике с сентября 1905 года». Затем он делает вывод, что политическое значение мятежа в Хибии и движения «Тайсе» как массовых движений одинаково.
106
Хасэгава Ньезэкан, еще один представитель демократического движения «Тайсе», оценивает мятеж в Хибии следующим образом: «Мятеж в Хибии был лишь мелким шагом политиков, находившихся в то время в оппозиции к кабинету. Это… не было ни общественное, ни политическое движение. Это была демонстрация антиобщественного характера политиков нашей страны…Общественное значение мятежа было мало».
В любом случае, мы должны отметить, что глубинной причиной общественного разочарования, которое из-за вмешательства полиции вылилось в мятеж, была уверенность в том, что правительство совершило в Портсмуте дипломатическую ошибку.
Часть пятая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Глава 9. ВОЗМОЖНОСТИ ПРОВЕДЕНИЯ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ПРИ ОЛИГАРХИИ И ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ
Как мы уже говорили, во время Русско-японской войны внешнюю политику Японии контролировала наделенная властью принимать решения олигархия. Эта небольшая группа из четырнадцати человек состояла из императора, пяти гэнро, пяти министров кабинета и трех высших военных руководителей. Группа не была монолитной. Напротив, в ней сосуществовали элементы объединения и разъединения. Единство среди ее членов усиливалось их представлениями о миссии страны, сходстве областей их происхождения, личных биографий и опыта в государственных делах, тем фактом, что их было мало, и тем, что они были защищены конституцией от давления извне. Среди факторов, разделявших их, можно назвать разницу в возрасте и точке зрения между старшими и младшими членами и возможное соперничество между гражданскими и военными, так же как и между двумя видами войск. В группе все слабее, но еще уверенно лидировали гэнро.