Японские народные сказки
Шрифт:
Показательны в этом плане образы романтических героев японских сказок — Флейтиста и Ткачихи. Эти образы вобрали в себя два основных понятия японской фольклорно-философской мысли — труд и искусство, поднятые на уровень «высокого искусства труда». Флейтист Канэкити, к примеру, мастер в любом деле. Но более всего он искусен в игре на флейте: звери внемлют его чарующим звукам, Морской царь покорен его талантом. Трудолюбием и душевной добротой наделены и те герои японских сказок, которые заняты ткачеством. Да и не могут быть другими те, которым, согласно японским поверьям, дано в руки это великое искусство. В Японии поклонение ткачеству как ремеслу имело многовековые традиции. Не случайно так ярко отразилось оно в народных верованиях и фольклоре.
Стоят
Грустная и красивая легенда о несчастной царевне вышла далеко за пределы Японии. Была она известна и в России — в чудесном переложении Льва Толстого.
Значительное место в японском повествовательном фольклоре занимают сказки и легенды о девах-птицах: журавле, соловье, лебеде. Эти героини были наделены милосердием и добротой, были способны прийти на помощь и пожертвовать собой. Девы-птицы в японском фольклоре — это не только неизменные красавицы, но и носители самых высоких добродетелей. История развития этих образов была длительна и сложна. Безусловное влияние оказала индийская и китайская мифологическая традиция, сложившееся в ней представление о Небе и небожителях. Однако можно предположить и то, что эти персонажи сформировались под заметным воздействием и чисто народного, аграрного понимания образа птиц. Исстари птицы играли важную роль в жизни японских крестьян: их ожидали как предвестников весны, по их прилету определяли сроки полевых работ. На протяжении истории в Японии сложился определенный аграрный культ птиц, нашедший яркое отражение в песенном творчестве и, видимо, оказавший заметное воздействие на повествовательные жанры.
Такими же сложными и неоднозначными предстают и образы тех героев, рождение которых связано с растениями: из персика рождается отважный Момотаро, из дыни — пленительная Ури-химэ. Как очевидна здесь связь сказочного фольклора с мифологической восточноазиатской традицией, так очевидна и связь с исконными народными представлениями: природа есть источник жизни, рожденное природой — бессмертно. Сказка вновь и вновь проигрывает великие мистерии: рождение, смерть и воскрешение.
Из дыни рождается Ури-химэ. Она гибнет, вступив в неравное противоборство с чертом Аманодзяку. Но чудо сказки заключается в том, что на могиле Ури-химэ вновь прорастает тыква, только не с одним, а с двумя листиками.
Во многих сказках действуют животные. Однако набор их ограничен. Кроме уже упомянутых зверей-оборотней — барсука и лисицы — в сказках встречаются обезьяны и кошки, мыши и змеи — типичные для Японии животные. Но сказки обращаются и к диковинным зверям: так, например, появляются в сказках лев и тигр, крокодил и белая змея, настолько не свойственные японской фауне, что приобретают в фольклоре статус таинственного и неизведанного.
Японские народные сказки, как и большинство сказок народов мира, строятся на противоборстве персонажей. И хотя значительная часть этих антагонизмов общефольклорна: богач — бедняк, мачеха — падчерица, старшие братья — младший брат и т. д., как общефольклорна и форма противостояния: спор и состязание, борьба с вредоносным началом и социальной несправедливостью, в фольклоре каждого народа эти хорошо известные образы приобретают свои самобытные черты, получают неповторимый колорит породившей их культуры.
Так, например, ярким проявлением этой самобытности является то, что в японской сказке
В японской сказке также сильна идея общности. Взаимопомощь в крестьянской общине была необходима для того, чтобы выжить в борьбе с прекрасной, но суровой природой Японских островов: ведь только сообща можно было распахать землю на отрогах гор и оросить рисовые поля. Именно поэтому в сказках так сильна роль деревни или родовой общины. Здесь своя иерархия: старейшина живет в главном доме селения, другие дома вырастают вокруг, как ветви одного дерева («Зять-флейтист»). Здесь свои обычаи и поверья, свои неукоснительно соблюдаемые законы. Верность общине, способность пожертвовать собой ради других — долг и предел мечты. И в отношениях героя с общиной сильнее, чем где-либо, проявляются принципы воздаяния за добро и возмездия за дурной поступок. Те, кто долгие годы пробивают тоннель в горных скалах, чтобы дать людям воду, становятся народными героями (не всегда, правда, получающими должное социальное вознаграждение). Тех же, кто забывает других во имя своих интересов, ожидают гнев и кара богов: женщина, не поделившаяся плодами со своими подругами, как гласит легенда, была превращена в отвратительную змею.
В сказках позднего средневековья, однако, японская община уже не едина: она расколота на бедных и богатых, даже в пределах одной семьи. И, таким образом, общинное самосознание приобретает черты антагонистического противоборства. Именно благодаря этому противоборству ярко проявляются в сказке основные постулаты крестьянского мировосприятия, единые для всей общины. Эти постулаты, безусловно, имеют заметную фольклорную окраску, но по сути они глубоко социально обусловлены и жизненны и потому так горьки. Нищета ужасна: бедняк идет в горы просить волка, чтобы тот его съел.
Труд в сказке почитается, но никто не ждет от него богатства. В народе жила мечта о невиданном обогащении. Но никогда сказка не отождествляет его с честным трудом. Богатство приходит как награда богов за добродетель, его можно добыть волшебным способом. Оно или невероятный случай, или предопределение судьбы.
Сказка проповедует главную мысль мироздания — добрые, честные, обделенные должны наконец обрести счастье и достаток. И потому и сказки, и легенды, и былички японского народа в своем широчайшем эмоциональном диапазоне — от возвышенно-трагедийного до комического гротеска — как стержнем проникнуты этой мыслью: деревенский паренек, старик крестьянин или храмовый служка обретут покой и радость, посрамив или одурачив богача, помещика или настоятеля храма.
Говоря о японских народных сказках, нельзя обойти вниманием и такую важную проблему, как взаимодействие литературной и фольклорной традиций. Сколько истинно фольклорных сюжетов легло в основу литературных произведений и как сильно авторская литература трансформировала поздние народные повествования!
Фольклор и литература — это своего рода сообщающиеся сосуды. Уже в VIII в. мифы и предания Японии были собраны в двух исторических сводах: «Кодзики» («Записи древних деяний») и «Нихонги») («Анналы Японии»). В сводах велось повествование о богах и мироздании, а затем и об императорах: мифы сменялись историческими летописями.
К IX в. относится создание в Японии такого памятника, как свод буддийских легенд «Нихон рюики» («Японские записи о чудесах и удивительных происшествиях»), в котором прослеживается заметное влияние китайской традиции. Легенды, собранные в «Нихон рюики», получили название «сэцува», что значит «назидательные рассказы». И среди них было немало таких, которые основывались на фольклорных мотивах. Наблюдалась здесь и обратная связь — сюжеты некоторых сэцува со временем прочно вошли в японский повествовательный фольклор.