Японский гербарий
Шрифт:
Американская сторона души — Гарри казался себе двусторонней медалью — тоже была удовлетворена. Принцип «время — деньги» исполнялся очень четко: Зигни заключила с ним контракт как с консультантом, а мистер Нишиока платил налоги, как законопослушный гражданин Америки с тех сотен долларов, которые получал за работу.
Всякий раз Зигни приносила с собой тонкий аромат холодных духов, и Гарри казалось, что точно так же пахнет океан зимой. Еще она приносила список вопросов, на которые он должен подготовить ответ к следующему приезду.
Он поражался,
— Я сяду на свое любимое место? — спросила Зигни, поздоровавшись и улыбнувшись, но руки не подала. В первую встречу с Гарри она чуть не совершила ошибку — хотела подать руку, но вовремя опомнилась: японцы не любят рукопожатий.
— Конечно, Зиг.
Она уселась в кожаное кресло напротив окна, за которым виднелся все тот же сад камней. Она ни разу еще не подходила близко к этим камням, поскольку Гарри уверял — из кресла сад камней виден так, как должен быть виден.
— Ты не могла понять, откуда тут взялся речной олень? — без лишних слов приступил к делу Гарри. Он указал на строчку текста, оставленного Зигни в прошлый раз. — Трудно поверить, но приготовься, — он хитровато прищурил и без того узкие глаза, — это никакой не олень, а лягушка.
Зигни растерянно уставилась в темные щелочки на лице мистера Нишиока.
— Лягушка? Но она пишется совсем не так!
— Неважно. Однако ты еще больше удивишься, когда узнаешь, что речным оленем называют лягушку, а ее кваканьем японцы наслаждаются не меньше, чем трелями соловья.
— Значит, я должна это перевести примерно так:
Утром в белых облаках Пролетают журавли, А в тумане к вечеру Там кричит речной олень…— Браво, Зиг!
В темных глазах засветилось понимание, но Зигни в который раз уловила напряженное внимание этого человека, внутри которого, казалось, находится туго закрученная пружина, и неизвестно, позволит ли себе Гарри когда-нибудь ослабить ее. Но он ведь не может жить в таком напряжении всю жизнь?
Любопытство сжигало Зигни, и она попыталась хоть на дюйм проникнуть за эти глаза-щелки.
— Гарри, я что-то запуталась со шнурами в этих стихах, — начала она, желая выведать у консультанта хоть что-то о нем самом. — Здесь написано, что возлюбленные при расставании завязывают шнур…
— Да, так было в прежние времена. Когда, например, влюбленные расставались и хранили верность друг другу, они завязывали на себе шнур и не развязывали его до встречи. А развязать шнур означало совершить измену.
— Значит, изменить — это развязать шнур? А сейчас фраза и само понятие… имеют прежнее значение?
Лицо Гарри оставалось бесстрастным, но по затянувшейся паузе Зигни почувствовала, что задела что-то болезненное.
— Сейчас одеваются иначе, — сказал наконец Гарри. — Ты сама знаешь, Зиг, мы носим европейское платье.
— А шнур — ведь он может быть и на сердце?
Гарри пристально смотрел на нее.
— Ты справишься с переводом. Всех двадцати книг, девочка. Нет такой силы — ни силы любви, ни силы страха, которая остановила бы тебя. Даже тот, кого ты носишь под сердцем, не сможет этого сделать. — Он раздвинул тонкие губы — это не была американская белозубая улыбка, но она тронула Зигни гораздо сильнее. — Теперь ты похожа на повзрослевшую ханари.
Никогда больше Зигни не видела Гарри Нишиока. Через несколько месяцев он уехал из Вакавилла. Говорили, что в Японию, где давным-давно ждала его женщина, вышедшая замуж за другого мужчину, который теперь умер. Овдовев, она допустила до себя Гарри.
Глава седьмая
Стилдаун
Зигни закончила переводить первую книгу стихов, а через неделю у нее родились мальчики-близнецы. Казалось, радости не будет предела. Еще двое Стилвотеров появились на свет!
— Население Америки растет невероятными темпами! — ликовал Кен, когда ему сообщили, что он отец двух сыновей.
Но ликование было недолгим. Врач объявил, что у одного из новорожденных обнаружена болезнь Дауна.
Это было настоящим потрясением.
— Зигни, прости меня, Зигни… — Слезы текли по щекам Кена, когда он узнал страшную новость.
— Но за что? — Слабая улыбка осветила ее бледное лицо. — Ты ни в чем не виноват.
Она действительно так думала. Разве виноват Кен в той игре, которую затеяла природа? Так вышло, так распорядилась судьба и здесь нет виноватых. Она принимает детей такими, какие они есть. Это ее дети, она любит обоих, и они должны быть счастливы. И Зигни ни единой секунды не сомневалась в том, что ее мальчики будут счастливы, потому что она сделает для этого все.
Она сумеет переплавить свалившееся горе в радость.
Как определить силу страдания? Как ее измерить? В чем она выражается? В слезах, в крике? Почему то, что способно сломать одного человека, другого лишь укрепляет и возвышает? У Зигни не было ответов на эти вопросы, но она знала: жизнь такова, какой ты ее ощущаешь, какой принимаешь, какой видишь.
Кен с опаской наблюдал за женой и не понимал, почему она не кажется потрясенной или подавленной. Зигни, как и прежде, являлась воплощением спокойствия.
Нордический склад характера Зигни не позволял проявиться внутренней боли, произнести слова, которые толпились в душе и требовали выхода. Она, не отдавая себе отчета, берегла эти слова для другого момента — когда окунется в переводы как в болеутоляющую ванну, и вот там-то слова, определяющие новые для нее чувства, будут к месту.