Ярмарка теней (сборник)
Шрифт:
— Слушай, Филипп, что с этой Ритой Самойловной? Она произвела на меня странное впечатление. Все время рассказывала о том, как погиб Кузовкин, и больше ни одного слова я не смог из нее вытянуть. Так и ушла.
— Да, да, — забеспокоился Филипп, — мне говорили, что она вроде слегка помешалась после гибели старика. Совсем больной человек. Надеялись, что время ей поможет, но, кажется, наши прогнозы не оправдываются. Придется взяться за ее лечение по-настоящему… Должен признаться тебе, что положение у меня нелегкое. Хозяйство
— Я уж заметил. В маленькой лаборатории такое разнотемье, такой разброс в исследованиях, что непонятно, как можно руководить и направлять эту разношерстную орду. Тут и физики, и техники, и химики, и кто угодно.
— Аполлон был дьявольски талантлив, — сказал Филипп, — он умел из ничего сделать что-то вкусное.
— Знаю я, — отмахнулся Второв, — академик с эклектическим уклоном! Политехника в исследованиях хороша в начальной стадии, а затем продвижение вперед возможно только при концентрации больших сил на очень узком фронте исследований. Сила исследовательского давления должна измеряться тысячами тонн. На меньших величинах в наши дни далеко не уедешь. Только очень сильное давление! Тогда возможен успех.
— Ты уверен? — Филипп, не поворачивая головы, скосил глаза на Второва.
— В чем можно быть уверенным? Природа хитра, хотя и незловредна. Второв смотрел в окно, где над синей мглой брезжило ржавое зарево огней; Москва была уже близка. — Истина представляется мне сверхпрочным материалом, разрушить который можно, только сосредоточив огромные усилия на очень маленькой площади.
— А стоит ли разрушать истину?
— Познание идет дорогой развалин. Анализ — суть расчленение.
— Из развалин вырастают новые здания. Но шутки в сторону. Что будем делать с письмом из комитета?
— Ты директор.
— Я директор и поэтому поручаю тебе это деликатное дело. Письмо и аннотация отчета должны быть направлены в комитет не позднее следующей недели.
Второв не ответил. Становилось все светлее. Профиль Филиппа, казалось, был вырезан из жести. Москва подмигивала и улыбалась гирляндами огней. Они находились уже в пределах третьей зеленой зоны.
— Давай, Филипп, договоримся с самого начала…
Директор молчал. Третьей в их вертолете сидела неприязнь. Она еще не мешала дышать, но уже занимала много места. У нее были злые глаза, она молчала, но взгляд ее чувствовали оба.
— Давай договоримся, Филипп, что будем работать, а не командовать. — И, помолчав, сухо отрезал: — Я еще не принял дела, и у меня есть время подумать.
— Ты меня неправильно понял. — Неприязнь улепетнула через закрытую дверь, в кабине стало свободнее. — Это прозвучало совсем не так, как я того хотел. В потенции это была безобидная шутка.
— Потенции, как правило, невидимы для постороннего глаза, их могут оценить только те, кто ими обладает.
Прощаются они тепло, почти дружески. Дальше Второв поедет обычным транспортом. От Химок идет метро.
Дома Второв прежде всего прочел письмо от жены. Через несколько минут он вышел из своей комнаты с распечатанным конвертом.
— Мама, она приедет на этой неделе…
Мать осторожна, мать чутка. Она накрывает на стол, ее руки и голова заняты, она не торопится откликнуться на новость.
— Да? — Это не вопрос, но и не удивление. Скорее, эхо.
— Ты представляешь? — Он криво улыбается, но глаза не очень веселые.
— Ты рад?
Мать никогда не простит невестке, сделавшей ее сына несчастным, но она пойдет на все, чтобы только ему было хорошо.
Второв пожимает плечами. Он не знает, он никогда не мог разобраться в этом проклятом вопросе.
— Тебе нужна жена. Тебе уже тридцать пять. Я только не уверена…
Второв смотрит на мать.
— …что это должна быть именно Вера, — с трудом договаривает она.
Невестке нет прощения, она должна нести кару, но и сын… Очень трудно быть объективной и справедливой.
— Пятьдесят процентов вины лежит на тебе.
Второв опускает взгляд в тарелку. Таковы они, женщины: думают изменить мир голыми руками.
— Нет, двадцать пять, — говорит он.
— Не шути, мой мальчик, не смейся. Ты очень плохой муж. Ты не держал жену в руках, ты просто позволял ей существовать рядом с тобой.
— Это, по-моему, истинная интеллигентность.
— Ты плохо знаешь женщин.
— С нас слишком большой спрос. Мы должны знать языки, математику, химию, астрономию, политэкономию и женщин тоже. Я считаю, что программа несколько перегружена.
— Может быть, но это жизнь.
— Да, ты права. Но все же я хотел бы кое-что исключить из своей жизни.
— Что же?
— Избыточную информацию. Бесполезное знание существа женской натуры.
Мать вздыхает:
— Не думаю, чтобы это было бесполезно. В общем, смотри сам. Все мужчины так самонадеянны!
Мать уходит, а он остается. Она уходит, чтобы набрать силы для новой атаки. Она возвращается и приносит слоеные хрустики.
Эти нежные спирали из подрумяненного теста автоматически переводят стрелку времени назад, в детство. Второв улыбается и запускает руку в вазу.
— Будет серьезный разговор, мама?
— Да, сынок.
— О чем?
— О тебе.
— Тема выбрана не совсем удачно. Разработка указанного направления малоперспективна.
— Возможно, но… оставим шутки. Что ты думаешь делать с Вероникой?
Второв поморщился.
— Как — что? Встретимся, поговорим, обменяемся впечатлениями, и, пожалуй, все.
Мать поджала губы и посмотрела в окно.
— Слушай, Саша, так это продолжаться не может. Уже прошло много лет с того момента, как эта женщина ушла от тебя. Она бросила тебя ради легкой жизни…