Ярмарка тщеславия
Шрифт:
— Джордж! Джордж! — взмолилась одна из сестер.
— Заявляю, — яростно продолжал Джордж, — что буду благодарен каждому, кто любит Эмилию Сед… — Он остановился: старик Осборн стоял в комнате с помертвевшим от гнева лицом; глаза у него горели как раскаленные угли.
Хотя Джордж и замолк, не докончив фразы, все же кровь в нем вскипела, и сейчас его не испугали бы все поколения дома Осборнов. Мгновенно овладев собой, он ответил на гневный взгляд отца взглядом, столь откровенным по таившейся в нем решимости и вызову, что старший Осборн в свою очередь смутился и отвернулся. Он почувствовал, что ссора неизбежна.
— Миссис Хаггистон, позвольте мне
— Мисс Суорц, я люблю Эмилию, и мы с ней помолвлены чуть ли не с детства, — заявил Осборн своей даме. И в течение всего обеда он болтал с таким оживлением, которое удивляло даже его самого, а отца заставило нервничать вдвойне, потому что битва должна была начаться, как только дамы выйдут из-за стола.
Разница между отцом и сыном заключалась в том, что, в то время как отец был в гневе раздражителен и лют, сын обладал гораздо большей выдержкой и отвагой и мог не только наступать, но и отражать наступление. Он тоже приготовился к решительной схватке с отцом, но это не помешало ему приступать к обеду с полнейшим хладнокровием и прекрасным аппетитом. Наоборот, старший Осборн нервничал и много пил. Он путался в разговоре со своими соседками; хладнокровие Джорджа только пуще его бесило, и он чуть не обезумел, когда Джордж, взмахнув салфеткой, с преувеличенным поклоном распахнул перед дамами двери из столовой, а затем, налив себе вина, принялся смаковать его, глядя отцу прямо в глаза и как будто говоря: «Господа гвардейцы, стреляйте первыми!» Старик тоже возобновил запас картечи, но когда он наливал себе вино, графин предательски зазвенел о стакан.
После продолжительной паузы, весь побагровев, с перекошенным лицом, он наконец начал:
— Как вы смели, сэр, упомянуть имя этой особы у меня в гостиной, да еще в присутствии мисс Суорц? Я вас спрашиваю, сэр, как вы посмели это сделать?
— Остановитесь, сэр, — сказал Джордж, — я не потерплю ни от кого таких слов, сэр. Выражение «как вы смели» неуместно по отношению к капитану английской армии.
— Я буду говорить своему сыну то, что захочу. Я могу оставить его без единого шиллинга, если захочу. Я могу превратить его в нищего, если захочу. Я буду говорить, что хочу! — воскликнул старик.
— Я джентльмен, хотя и ваш сын, сэр, — надменно отвечал Джордж. — Всякого рода сообщения, которые вы имеете мне сделать, или приказания, какие вам угодно будет мне отдать, я попросил бы излагать таким языком, к какому я привык.
Когда Джордж напускал на себя высокомерный тон, это всегда преисполняло родителя или великим трепетом, или великим раздражением. Старый Осборн втайне боялся своего сына, как джентльмена более высокой марки. Вероятно, моим читателям по собственному опыту, приобретенному на нашей Ярмарке Тщеславия, известно, что люди низменной души ни перед кем так не теряются, как перед истинным джентльменом.
— Мой отец не дал мне образования, какое получили вы, он не предоставил мне ни тех преимуществ, какие имелись у вас, ни тех денежных средств, какими вы располагаете. Если бы я вращался в том обществе, где некоторые господа бывали благодаря моим средствам, пожалуй, у моего сына не было бы никаких резонов, сэр, кичиться своим превосходством и своими вест-эндскими замашками (эти слова старик Осборн произнес самым язвительным тоном). Но в мое время не считалось достойным джентльмена оскорблять своего отца. Если бы я сделал что-либо подобное, мой отец спустил бы меня с лестницы, сэр!
— Я никак не оскорбил
— Я хочу, чтобы вы помнили и о другом, сэр! — отвечал отец. — Я хочу, чтобы вы запомнили, что в этом доме — пока вам желательно, капитан, оказывать ему честь своим присутствием — я хозяин и что это имя… что вы… что я…
— Что прикажете, сэр? — спросил Джордж с легкой усмешкой, наливая себе еще стакан красного вина.
— …! — выругался отец непечатным словом, — …чтоб имя этих Седли никогда здесь не произносилось, сэр!.. Ни одного имени из всей этой проклятой шайки, сэр!
— Это не я, сэр, упомянул имя мисс Седли. Мои сестры стали отзываться о ней дурно в разговоре с мисс Суорц. А я, клянусь, буду защищать ее где бы то ни было. При мне никто не посмеет пренебрежительно отзываться об этой девушке. Наше семейство уж и без того нанесло ей достаточно всяких обид и могло бы, я полагаю, вести себя приличнее теперь, когда она находится в унижении. Я застрелю всякого, кроме вас, кто скажет против нее хоть слово.
— Продолжайте, сэр, продолжайте, — произнес старый джентльмен: от гнева глаза его готовы были выскочить из орбит.
— Продолжать? Но о чем же, сэр? О том, как мы обошлись с этой девушкой, с этим ангелом? Кто твердил мне, чтобы я любил ее? Вы! Я мог бы выбирать и в другом месте, поискать, пожалуй, где-нибудь повыше, а не в вашем кругу, но я повиновался. А теперь, когда ее сердце стало моим, вы приказываете мне отшвырнуть его прочь и наказать ее, может быть, даже убить, — за чужие ошибки. Клянусь небом, это позор! — говорил Джордж, взвинчивая себя все больше и больше, с нарастающей горячностью и словно в каком-то экстазе. — Стыдно играть чувствами молодой девушки… такого ангела, как она. Эмилия настолько выше всех, среди кого она живет, что могла бы возбудить зависть; но она так добра и кротка, что просто удивительно, как кто-то мог ее возненавидеть. Если я брошу ее, сэр, то, как по-вашему, забудет она меня?
— Я не желаю, сэр, выслушивать всякие сентиментальные благоглупости и чепуху! — закричал отец. — У меня в семье не будет браков с нищими. Если вам не терпится выбросить восемь тысяч годового дохода, которые только ждут знака вашего, чтобы свалиться вам в руки, поступайте как знаете. Но тогда, клянусь богом, забирайте свои пожитки и убирайтесь из этого дома на все четыре стороны! Ну, что же, сэр? Намерены вы поступить, как я вам приказываю, или нет? Спрашиваю в последний раз.
— Женюсь ли я на этой мулатке? — проговорил Джордж, поправляя свои воротнички. — Мне не нравится ее масть, сэр. Предложите ее негру, сэр, который подметает улицу у Флитского рынка. Яне собираюсь жениться на готтентотской Венере.
Мистер Осборн рванул шнурок звонка, которым обычно требовал дворецкого, когда надо было подать еще вина, и с почерневшим лицом приказал ему вызвать карету для капитана Осборна.
— Все кончено, — сказал страшно бледный Джордж, входя час спустя к Слотеру.
— Что случилось, мой мальчик? — спросил Доббин.
Джордж рассказал, что произошло у него с отцом.
— Женюсь на ней завтра же! — воскликнул он. — С каждым днем, Доббин, я люблю ее все больше.