Ярмарка в Голтве
Шрифт:
– Голодранец ты! Хиба ж мордi твоiй не стыдно? Э-э, шибеник! Визьму кнут, та як учну стегать...
– Оле-ена! Утыхо-о-омырся-а!
– тянет "чоловiк", подмигивая жiнке.Слухай... Я и тобi пивкварты купив.
– О-о!
– стонет жшка.- Бесстыжи очи!
Наклонясь к мужу, она с великим трудом приподнимает его с земли и старается засунуть это расслабленное хмелем тело под воз. "Чоловiк" стукается головой о колесо и предупреждает жену:
– У карманi штанiв скляница... то як бы и... и вона не побилась... э?
Через минуту они оба дружелюбно распивают "пивкварты", и добрая, хотя строгая, супруга уже обложила своего благоверного
Молоденький еврей с ящиком на груди ходит и кричит:
– Роменский табак! Панский табак! Крепчайший табак! Чёрт курил - дымом жiнку уморил.
– От це добрый табачино, коли з его жiнки мрут!
– замечает какой-то Солопий Черевик.
В центре ярмарки два длинных ряда палаток образуют широкую улицу, сплошь набитую народом. Под одним из полотняных навесов приютился еврей с рулеткой. Его окружает плотная толпа преимущественно молодежи, и из нее то и дело раздаются то угрюмые, то возбужденные голоса:
– Красна! Черна! Чет!
В стороне бледный и встревоженный парубок уговаривает другого:
– Онисиме! Дай же менi карбованец! Бо я, ма-будь, и ворочу мои гроши... О, не грать бы менi в ту бiсову штуку... Вертыться, вертыться - та и выверне твои карманцi..
Остробородый ярославец торгует гребешками, ножичками, книжками, мылом...
– Паж-жалуйте-с! Заграничные товары! Столичные книги! Благовонные мыла! Небесные духи! Молодой юноша!
– позвольте вам предложить книжечку для приятного чтения-с? Не угодно ли подробно рассмотреть, очень занимательная история - смерть господина Ивана Ильича, сочинение графа Толстого. При сем же веселая комедия - "Плоды просвещения". Очень тонко осмеяны господа столичные и русские мужики. Продаю за двадцать копеек-с! Графское сочинение - за двугривенный, дешевле никто не продаст! А вот еще не пожелаете ли "Князь Серебряный"? Про царя Ивана Грозного... по случаю того, как эта книжечка уже читана,- за тридцать пять копеек отдам! Стихи поэта Пушкина-с - по пятачку и по три копейки книжка... Прекрасные стихи самого веселого содержания... "Андрей Бесстрашный, русская повесть"... цена три копейки. "Япанча, татарский наездник, взятие города Казани". О разведении кур - не желаете ли просветиться? Пять копеек цена... Машинка для усов - извольте-с! "Житие иже во святых отца нашего"... Красавица! Купите зеркальце? Душистое мыло есть... Чего-с? За Ивана Ильи-ча гривенник? Напечатано на книжке двадцать. За гривенник могу продать вот-с "Еврейские рассказы"... Тетка! Ты так гребень сломаешь... Почтенный! купите бритву? "Загробная жизнь, или О том, что ждет душу нашу по смерти"... Весьма полезно знать - цена полтина! Не желаете? "Болезни домашних животных" - полюбопытствуйте! "Веретагианская кухня"... А то вот часики продаю: серебро - как золото, ход самый правильный, цена дешевая... Почтеннейший - мыльца для дочки не желаете ли приобрести?.. Последнее слово, милый: за Ивана Ильича - восемнадцать копеек...
Ни одной секунды не молчит этот сухой и поджарый ярославец, продающий сразу двум десяткам покупателей. Его звонкий голос издали влечет к нему народ, и около его лавочки тесная толпа. Одни покупают, другие просто смотрят на продавца и слушают его бойкую, рассыпчатую речь. Здоровенный усатый хохол долго таращил на ярославца большие выпуклые глаза и вдруг расхохотался.
– Чого вы, пане, регочете?
– спросил его сосед.
– Та ось вiн, цей москаль, нехай ему, б!сову сыну, гадюка у глотку влiзе... Вин зовсим як та молотилка роботае. Доброму чоловiку у мисяць стильки не сказа-ти, як вин у час каже...
А у возов с глиняной посудой из Опошни,- посудой, замечательной по рисункам, но грубоватой по исполнению,- торгуют хохлы. Здесь не торопятся. Вот какая-то разомлевшая от жары женщина с зонтиком в руках подходит, берет макитру - подобие великорусской корчаги - и, рассмотрев ее, спрашивает:
– Скильки грошей?
– За що?
– осведомляется продавец, возлежащий под возом на брюхе.
– А за макитру...
– Тридцать пьять копiек...
– О, лишечко! та то дуже дорого!
– Хиба ж?
– А звисно! Вон она неровна та корява...
– А що ж вы, пани, с цей макитры стрелять хоче-ге чи що? Зачим ей буты ровной? Не ружье вона, а макитра.
– Та воно вiрно... Ще и не гладка вона та и тускла яка-то...
– Так же то зеркало гладко та блестяще, зеркало, а не макитра...
– Вона и дребезжит...
– О? То значится - в ней дирка е.
– То-то е дирка...
– Так вже свiт устроен, пани, что у ним усе диря-во... Вон и у вас, пани, хусточка з диркой...
Пани краснеет и оправляет платок на груди...
– А вы, пани, подивiтеся, може и знайдете крепку макитру.
Пани смотрит макитры, а продавец, неподвижно лежа под возом, смотрит на нее...
– Будьте милостивы, скажить менi - от така хороша?
– показывает пани выбранную посудину.
– Це? Зс всих наилучша...
Начинают торговаться. Это длится долго, часто прерываясь паузами, во время которых женщина выдумывает всё новые и новые недостатки макитры, а торговец наслаждается покоем в тени воза. Бойчее торгуют "жiнки". Они продают какое-то розовое питье, вишни и тарань. Этой рыбы целые вороха лежат на земле, и, так как ее здесь очень любят, она покупается хорошо. Звонкие голоса женщин так и режут уши.
– Рыба черноморска, керченска, вкусна та солена!
– А вот ще наилучша рыба!
Вечереет. Солнце уже низко над лугами, и пыль, тучей стоящая над ярмаркой, кажется розовой в лучах заката. Гонят скотину на Псел, раздается мычание, суровые окрики, кое-где налаживаются песни. Веселые звуки сопилки несутся со стороны погоста. Там, у земляного вала, ограждающего ниву опочивших, собралась толпа хлопцев и, не обращая никакого внимания на "дiдовi могилы", собираются "танцювати" в виду их.
Тополя на погосте тихо качают вершинами, точно протестуя против нарушения мира и тишины в месте упокоения.
А тепери я велыка,
Треб-ба менi чоловiка...
– распевают двое пьяных, идя к погосту. Они толкают друг друга плечами и качаются на ногах, как надломленные. У обоих блаженные красные лица, оба они охрипли от усилий петь согласно: один сдвинул шапку на ухо, а другой держит ее в руке и дирижирует ею, не замечая, что из нее вылезли и болтаются в воздухе какие-то тряпки и куски пеньки. От погоста навстречу им несется дробный топот ног, с жаром выбивающих гопака, и задорные звуки сопилки.
Тени от возов становятся всё длиннее. Жара спадает. С лугов тянет запахом свежескошенного сена. Солнце село, и на небе задумчиво замерли легкие облака, еще розовые от заката. Шум понемногу стихает; люди, изморенные хлопотами и зноем дня, укладываются спать на воздухе и под возами. Тяжело дышат волы, пережевывая сено; фыркают лошади.
Теперь уже все звуки разрознены и ясно слышны, они не сливаются в тот гул, что оглушал и опьянял в течение дня. Вот раздается торжественная музыка. Около слепого, играющего на фисгармонике, толпа молчаливых людей стоит без шапок и благоговейно слушает музыку.