Ярмо Господне
Шрифт:
Прасковья усмехнулась, заметив, как Вика презрительно пожала плечами. Скажите на милость, зачем кому-то эти мужчины?
С молчаливого одобрения рыцаря Филиппа дама Прасковья продолжила чудесным образом удивлять субалтерна Викторию:
— Бей ногами лежачего, хватай руками стоячего, дево девственное. Сверх положенного денежного содержания сквайра по рангу и чину вот тебе, девушка фабришная, еще чудо-карточка на 200 косарей баксов.
Это тебе на случай непредвиденных и предвиденных ситуативных расходов. Например, на девичьи прокладки-промокашки. Сама знаешь, нонеча в вашем
В дырявой экономике у местных секуляров истинно чудеса в решете кверху голым задом, с толстой вульвой в оттопырку, менструально, назови меня Парашей…
В довершение вышеназванного пятничного чудотворчества, далеко превзошедшего предзнание и прогностику субалтерна Виктории, рыцарь Филипп рукоположил ее там же на месте в орденской часовне на распознавание языков.
— …Хотелось бы снарядить тебя, Виктория наша Федоровна, сим дарованием, столь полезным в иноземных паломничествах во языцех чужедальних…
По окончании краткого ритуала это пожелание, не терпящее отлагательств и прекословий, рыцарь Филипп объяснил субалтерну Виктории предстоящим ей в воскресенье путешествием в Филадельфию. Этим он окончательно сбил ее с толку, удивил, перекроив план орденской учебной подготовки, добросовестно составленный сквайром Константином.
— …Как только покончим с нашим завтрашним дельцем по предотвращению некромантики, так сразу за океан, милости просим к сударыне-барыне Настасье Ярославне.
До той поры, сквайр второго ранга Виктория, препоручаю вас под командование сквайра Константина и кавалерственной дамы Вероники. Буде не поступят иные указания от меня либо от рыцаря Павла…
По мнению рыцарей Филиппа и Павла, арматор Вероника, подчиненные ей силы и средства впоследствии сработали превосходно, достопамятно предупредив объекты непреложного оперативного воздействия. Очно и заочно бывшая мантичка Маргарита и действующий некромант Алексей получили достаточное внушение, чтобы раскаяться и бесповоротно отрешиться от преступных зловредительных намерений.
«Оптически и аноптически, поганцы, злоумышляющие нечестивое гадание…»
В ночь с пятницы на субботу Маргарите Григорьевне Есилевич привиделся и пригрезился кошмарный медицинский сон. Где-то в хорошо оборудованной операционной ее подвергали обстоятельной кастрации.
Прежде удалили клитор, малые половые губы. Затем хирурги организовали краткий консилиум по поводу экстирпации матки. Словно ненужный аппендикс вырезали и ее, принялись потрошить яичники с придатками. В заключение зашили брюшину заодно с иссеченным преддверием влагалища.
Сколь могла судить доктор Есилевич, чудовищное хирургическое вмешательство осуществлялось без какой-либо местной анестезии, проходило болезненно, мучительно и превесьма компетентно.
Как она ни старалась прервать кошмар, давая себе раз за разом команду проснуться, у нее это никак не получалось.
Над обездвиженным телом, практически не покладая рук и скальпелей, трудилась, работала бригада хирургов, одетых в белые с черным рясы доминиканских монахов. Возглавляла шайку вивисекторов известная доктор Триконич. Под ее началом грамотно действовали бывший муж и сын Маргариты Есилевич. В роли операционной медсестры выступала хорошо ей знакомая голая и сверхмускулистая девица левитатор с окольцованной вульвой. Когда-то эту белобрысую хотела на работу взять, но та стервь отказалась.
Чтобы отвлечься от страшной невыносимой боли, Маргарита изо всех сил, с остервенением пыталась вспомнить, как же, — «… мать-перемать, суки… стебаные… живьем режут», — зовут эту чрезмерно атлетическую мышь белую, летучую.
— Виктория!!! В п… твою мать! — исступленно заорала под утро Маргарита Григорьевна, наконец проснувшись. Вскочила, сна ни в одном глазу, вся в холодном мыльном поту и без промедления устроила личный гинекологический досмотр. Выяснилось: внутренняя поверхность бедер и вульва истерты до болезненной красноты.
Губы искусаны и распухли. Руки трясутся, колени дрожат… «Грудь еще в понедельник гвоздями продырявили, гондоны… стебаные…»
— П… писец подкрался незаметно, то есть невроз, маразм и климакс вместе пришли, — выразилась по-врачебному без эвфемизмов доктор Есилевич, поставив диагноз. — Как по писаному, в детство впала старуха, всю ночь, будто целка не… нестебаная мастурбировала.
Помимо воли немедля пришел на ум недавний сон, в состоянии бодрствования нисколько не потерявший впечатляющей яркости невротических воспоминаний о семи часах сплошного кошмара и непрекращающихся мучений. Не меньше тех, какие ей наяву причинили реальные инквизиторы из тайного общества «Псов Господних».
— Ой, мамочки, что за наваждение! — по-бабьи взвыла доктор Есилевич, пальцы скрестила, сплюнула, дунула суеверно. Но агностического самообладания и профессионализма не утратила.
— Делирий и аменция… Лечиться тебе, мать, и лечиться от всего, чего только можно и нельзя… Хватит орать! Так и шизофреничкой станешь.
Она и под душем не прекращала вспоминать, как ласково и вкрадчиво ее увещевали доминиканские монахи-вивисекторы — прежний муженек Джанфранко и сынок Марио. Уговаривали они дражайшую супругу и обожаемую мамочку покрепче забыть о преступном умышлении осквернять старые погребения и новые могилы. Не надо, разупокоивать-де мертвецов, родная. Не то худо будет, кошмарно и очень больно. Еще больней, чем всю гинекологию с корнями вырезать без общего наркоза.
О боги! Маргариту Григорьевну даже под струями горячей воды опять прошиб холодный пот. Пока досуха не растерлась полотенцем, не запахнулась в теплый и пушистый банный халат, ее так и трясло в ознобе.
Выйдя из ванной, пошла сушить волосы. Чтобы немного отвлечься от навязчивого сновидения, включила телевизор. Вроде как там что-то историческое художественное показывают. И тут Маргарита чуть не запустила феном в экран, увидав зловещую процессию черно-белых монахов-инквизиторов. Без затей, но очень матерно выругавшись, озлобленно вырубила гнусный ящик. И стала прикидывать, какие самой себе прописать сильнодействующие психотропные медикаменты. В конце концов остановилась на старом проверенном средстве — 50 граммов коньяку и чашка крепкого черного кофе с растворимыми сливками.