Ярое Око
Шрифт:
…И снова они хоронились до сроку в перешептывающихся камышах. Кормили до крапивного зуда ненасытное комариное племя. Ждали потемок, с тревогой вглядываясь в багровые вспышки, которыми трепетало небо, отражая пламя татарских костров. Теплый закат сулил погоду. Степь пахла кровью, золой и кизячным дымом.
…Когда окраина неба на востоке отпылала багрянцем и срезанная горбушка месяца скрылась за облаками, Плоскиня вынул из ножен прямой галицкий меч и кивнул своим:
– Двинем, браты.
* * *
Им повезло. Ночь
Голодное шакальё, сбившись в кудлатые своры, рыскало среди трупов, грызлось между собою, чавкало человечиной, жадно лакало кровь и злобно рычало, дыбило шерсть, оскалив клыки, когда торжество их пиршества нарушали идущие во тьме мародеры.
До ханского обоза доторкались скоро. Шли прямиком, не сворачивали – прямо по мертвякам, по спинам и головам – боялись не успеть.
…Рылись, лапали наощупь и взваливали на плечи поживу – быстро, но с толком, под зорким оком вожака. Вскоре все четыре лодки были под завязку полны ханским добром: тут тебе и мешки с собольими шубами, и расшитые жемчугом сафьяновые сапоги, и парчовые халаты, и китайские шелка, и оружие с золотой насечкой, и два ларя с самоцветами.
За широкой спиной бродника послышалось шушуканье у разбитой повозки, звяк ножен и торопливые шаги. Хрипатый голос неуверенно просипел:
– Струги полны до краев, Плоскиня! Могёть..?
– Не «могёть»! Ты еще на собачьей мозоли погадай, Гурда, или на свином пятаке! Ежли жадить будем – хапнем лишка… вместе со всем добром на дно канем.
Главарь злобно шикнул на замявшегося Гурду. Потянул ноздрями воздух и, прищурив глаз, процедил:
– Чума на ваши головы… Зажрались! Нам бы ноги свои унести… Чую, изменой преть.
– Эт точно, Плоскиня… Кой-кто зажрался.
Бродник узнал этот глухой, злобный голос. Желваки буграми заходили под щетиной вожака. Мгновенье – и он слышал только тяжелые, будто каменные удары собственного сердца и внутренний голос: «Проворонил, дурак, свое счастье!.. Спину зачем показал?..»
– Брось меч!
Плоскиня в бессильи заскрипел зубами, почувствовав, как острие холодной стали коснулось его оголенной шеи. Надеясь на шальной случай, он нехотя разжал пальцы: тяжелый обоюдоострый меч брякнул у его ног.
– В сторону! Я сказал – в сторону! Пшел!
Плоскиня взял вправо, остановился. Широкие ноздри его зашевелились, взгляд непримиримо скользнул по иуде.Бродник видел, как Кистень, не спуская с него ненавидящих глаз, нагнулся и подобрал оружие.
– Ну, вот и все… – клокочущим голосом прошипел он. – Край твой настал, Плоскиня. Теперь мой черед стаю водить. Верно, браты?! А ты сдохнешь здесь, чем худо?..
– Сукин ты пес!.. – Бродник харкнул в лицо изменника. – Врешь, жабёнок! Врешь, чумазлай… Я-ть сдохну – пусть! Давай, руби… Но знай, я ж тебя и на том свете сыщу, мразь ползучая!..
– Но-о-о!.. – как задушенный, захрипел Кистень, замахиваясь мечом.
В следующий миг у виска Плоскини просвистела стрела. Он вздрогнул. Кистень выронил меч, схватившись руками за лицо, зашелся в безумном вое. Из его левого глаза торчал оперённый конец стрелы. Сделав шаг, он рухнул на вытоптанную траву, как мешок с песком.
…За спиной раздались чужеверные крики, и стрелы с жалящим визгом смерти посыпались из темноты.
Вся шатия лишилась рассудка, как только осознала, что попала в ловушку.
Еще четверо «золоторотцев» упали в камыши, исклеванные стрелами. Оставшиеся в живых бросились кто куда… все врозь.
…С этого взмаха судьбы Плоскиня ничего не помнил, кроме застрявшего в горле страха. Татары будто с неба свалились на их головы. Кривая сабля чиркнула его по груди, распоров от плеча до пояса полушубок… Он успел отскочить, рванулся влево, вправо, и тут и там замелькали всадники.
…Из-под копыт монгольского жеребца вырвались ошметья земли и сдавленный стон – по торцу повозки сползло тело Авдея Шелеста с остановившимся взглядом. На лбу его была сине-черная, в половину свеклы, вмятина от удара боевой палицы. Не до конца вытащенный из ножен меч так и остался в его руках.
Бродник, отбив удар, развалил до седла наскочившего на него монгола, ранил другого, кинулся к камышам… В голове, вернее – в судорожно сведенных мышцах, в ногах, не знающих устали, пульсировало и стучало одно желание – бежать.
…Сзади крик: «Ха! Ха-а!» 54 и топот конских копыт. Он перепрыгнул через порубанных дружков, не смея поворотить головы.
Вот уж и берег! Бегут стремглав навстречу густые метелки камыша – в них, только в них, непролазных, – его спасение…
Еще рывок, последний!.. Но… глаза ослепила темь – чернее воровской ночи, и удушье перехватило горло. Бродник стиснул зубы, попытался ослабить руками хватку аркана, но голова трещала по швам; он хватал ртом воздух – того не было.
54
Стой! (монг.)
Плоскиня захрипел и начал падать в бездну; он знал, что выхода из нее нет.
Глава 6
В эту ночь над степью прогромыхала гроза. С востока, запаленно дыша, разметав свою воздушную гриву, налетел ветер, промчался свистящим вихрем, и за ним незримым шлейфом потянулась густая прохлада и горькая пыль.
Сабельный всполох молнии вспорол брюхо набухших дождевой хлябью туч, и долго лепилась и клеилась напряженная тишина, прежде чем в «небесных горах» загрохотал медью раскатистый гром.