Ярослав Умный. Конунг Руси

Ланцов Михаил Алексеевич

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно. Как и в том, что Никодим теперь его человек. Всей душой. Как и все те наемники, что ходили к Василию. Они вернулись и теперь рассказывают людям о том, какой замечательный сын у Феофила. О том, как всем нам нужно, чтобы он возглавил страну. И чернь городская проникается их настроениями. Да и среди военных разговоры идут. Или не слышали?

– Слышали, – кивнули его собеседник и остальные присутствующие.

– Поэтому я боюсь Василия. Если он нашими силами сядет на престол, то мы не сумеем им

управлять.

– Ты слишком мрачно думаешь, – усмехнулся другой из присутствующих. – На кого он станет опираться, кроме как не на нас?

– Он пришел в это дикое северное поселение шесть лет назад. Никто его не знал, не звал и не ведал. И теперь он уже верховный правитель, в которого верят, которому подчиняются, которого если не любят, то уважают и очень ценят. А те старейшины, что думали, будто бы смогут его контролировать, покинули пределы поселения под всеобщее осуждение. И тебе не кажется, что нас может ожидать такая же судьба?

– Старейшины дикарей.

– А ты уверен в том, что Василий не обыграет и нас?

– Уверен.

– Откуда же такая уверенность?

– Он не хочет ехать сюда. Прекрасно понимает предел своих возможностей.

– А я слышал иное.

– Что же?

– Поговаривают, что Василий называет Константинополь проклятым и не хочет с ним связываться. Из-за этого он в глухие леса и забрался и пытается построить там новый Рим по старинке.

– Проклят? – оживился другой участник этих переговоров. – И известно, что за проклятие?

– Точно не ясно, но оно как-то связано с христианством. Василий как-то проговорился о том, что после принятия христианства у нас все пошло не слава Богу. Да и мнение его о том, как веру наши принимали, очень нехорошее. Он считает, что первоначально ее приняли аристократы, что не желали подчиняться Василевсу и служить державным интересам. А потом Василевс, чтобы обуздать эту силу, что разрушала державу в головах его лучших подданных, был вынужден возглавить то, чему не мог противостоять. Однако губительность христианства для державы это не устранило. Да, и Константин Великий, и его наследники пытались как-то изменить веру так, чтобы она не столь сильно вредила. Но она по-прежнему, как ржа, разъедает державу изнутри.

– Это он так говорит? – ахнул один из присутствующих.

– И не только говорит, но и думает. Предпочитая поклоняться Аресу и Афродите. И те отвечают ему явной благосклонностью. Хотя, учитывая ученость, следует говорить еще и о том, что поклонение Аполлону ему не чуждо или Афине. Да и Пана, говорят, ценит.

– А к магометанам как он относится?

– Он считает их, как и христиан, «просто еще одной группой последователей Яхве». И указывает на то, что великая беда изнутри станет разъедать любую державу, что благоволит «аврамической вере». Этими словами Василий называет иудаизм, христианство и ислам, не делая между ними большого отличия.

– Ясно все… язычник… – с презрением произнес старик.

– Хуже.

– Что же может быть хуже?

– Он выдвинул еретическое утверждение о том, что все Боги – и старые и новые – суть одно и то же. Что Всевышний создал их и они ему нужны. И светлые, и темные, и добрые, и злые. И что все эти Боги – суть ипостаси Всевышнего, в которых проявляется та или иная его сторона. Все они едины и взаимосвязаны, являясь частью единого целого, пусть даже и не осознают этого сами. Ведь свободу воли, которую создатель даровал людям, он дал и всем иным разумным существам, дабы не сильно утомлять себя этой муравьиной возней. И что поклонение любому Богу – по сути своей – поклонение Всевышнему. Просто через ту или иную его ипостась – лик – проявление. Здесь он Бог милости, там Бог войны, а вон там Бог любви.

– Вздор какой…

– Ересь!

– Черни это очень понравилось. Вы же не хуже меня знаете, что чернь обожает поклоняться идолам. И если Лев Исавр под влиянием магометан начал с этими идолами бороться, то Василий предлагает «возглавить то, чему невозможно противостоять». Кроме того, он связывает серию страшных поражений и потерю земель нашей державой именно с этой борьбой. Дескать, мы отвернулись от иных проявлений Всевышнего и стали поклоняться только лику жертвенности. От чего у нас и получалось лучше всего – жертвовать… землей, людьми, победами…

– Лик жертвенности?

– Да, так он именует христианство.

– А ислам?

– Я не знаю. Но я знаю другое. Я уверен в этом. Я убежден, что если мы возведем Василия на престол, то нам нужно будет самим решать – или склониться перед ним, или погибнуть. Он опасен. Слишком опасен. Не каждый мужчина в столь юном возрасте имеет столько побед, добытых не с помощью отцовских полководцев, а самостоятельно. Да и ум у него явно не по годам развит. Опасный ум. Гибкий, ловкий, безжалостный.

– Так кого же ты хочешь видеть вместо Вардана?

– Его и хочу. Хочу и боюсь. Я думаю, что он вернет величие нашей державе. Но… для нас это может оказаться смертельно опасно. Для всех нас. Помните, чем закончился триумф и слава Александра Великого для всех его близких и друзей? Для всех его соратников? Я боюсь. Сильно боюсь. Меня притягивает этот сын Феофила и пугает. И своим умом, и воинской удачей, и тем, что ему, очевидно, благоволят старые Боги.

– Ты думаешь, что он прав в отношении этих ипостасей?

– Я не знаю, что думать. Я в растерянности. Меня испугал Никодим. Теперь я не могу доверять ему в делах, связанных с Василием. И, боюсь, это может коснуться любого. Там, на севере, зреет что-то очень опасное, жуткое и до крайности любопытное. Хуже того, я впервые задумался, а что будет, если Василий закончит собирать в своих северных лесах легион и придет под стены Константинополя? Не откроют ли жители перед ним ворота? Ни это ли он задумал?

– Боюсь, друг мой, ты слишком одержим этим юным представителем павшей династии.