Ярость Антитела
Шрифт:
— Мне плохо… — услышал Гоша.
— Крепитесь, Гудзон! Мы и не то видели!
— Сколько же там было тел?..
Гоша прижался грудью к отшлифованному ветрами камню. Интересно, думал он, а сколько трупов можно разместить в шестидесятитонном железнодорожном вагоне, если трупы уложить до верха?..
И тут случилось неожиданное.
Когда Гоша понял, что произошло, у него едва не остановилось от ужаса сердце. Как тогда, когда он понял, что на него с высоты полукилометра летит обломок
Откуда-то сверху, отрезав им дорогу обратно, рухнули, стукнувшись о бетонный пол, стальные ворота. Гладкие, как лысина Гудзона, и прочные, как броня танка, скользнув, они упали и выбили целый сноп искр.
«Упали под углом, коснулись рельсов», — мгновенно подумал Гоша, пытаясь этим отогнать помутнение сознание.
— Что это значит?! — закричал теперь уже в совершенной тишине Гудзон.
— Это значит, что нам конец, капитан…
Гоша произнес это едва слышно, но Гудзон расслышал.
— Послушайте, Гоша! — заревел он, глядя туда, где только что зиял широкий проем, а теперь отливала красным в лучах заходящего солнца сталь. — В этом веке вы живете, а не я! Придумайте же что-нибудь!..
Было ясно, что ничего придумать нельзя. Можно было только стоять и гадать, кто исчезнет в облаках первым.
— Интересно, что заставит нас упасть — истощение или усталость?
Гудзон, услышав это, округлил глаза.
— Не смейте говорить такое!
— А о чем вы хотели бы поговорить, мореплаватель? О погоде? Она прекрасна. Посмотрите на это восхитительное солнце. Скоро его не станет. Мы покроемся росой и начнем отстукивать зубами Седьмую симфонию Шостаковича.
— Слушать не хочу! Не знаю никакого Шостаковича! Кто такой этот Шостакович — наш спаситель?!
— В темноте люди, даже прочно стоящие на ногах, вдвое утрачивают способность к равновесию. Вестибулярный аппарат рефлекторно готовится к отдыху в темноте, он отключается.
«Нужно что-то говорить, иначе сойду с ума», — подумал Гоша.
— Не разговаривайте со мной на этом языке! Говорите ясно!
Сумерки сгущались.
Гоша потоптался на месте, утверждая себя на неудобном выступе. Ощупал руками камни вокруг себя. Положение рук нужно менять, иначе они затекут.
— Послушайте, Гудзон, — кашлянув, сказал он. — Давайте останемся мыслящими людьми… Тем, кем были до сих пор.
— Я не возражаю, Гоша.
— Тогда смиритесь с мыслью, что, если ворота не откроются… Словом, нам не простоять здесь ночь. Даже если бы мы были сытыми и отдохнувшими, даже если бы мы стояли на земле, стоять неподвижно на одном месте у нас вряд ли бы получилось. В конце концов мы бы обязательно присели…
— К чему вы это?..
— К тому, дорогой Генри, что ночь мы не простоим…
— Это я уже слышал, — заметил Гудзон.
—
— Ничего я не понимаю!
— Понимаете.
— Нет, не понимаю! — упрямо прохрипел Гудзон.
— Вам не хочется быть мужественным?
— Посмотрите на меня, черт бы вас побрал!.. Я стою почти голый на отвесной скале! На мне какая-то дурацкая белая накидка и тонкие, как бумага, штаны! Вокруг свищет ветер, я любуюсь закатом и до сих пор не вою от ужаса! Разве я не мужественен?!
Гоша крутанул головой.
— Тогда имейте мужество признаться, что скоро свалитесь и через минуту вас не станет, — раздраженно крутанул он головой еще раз.
— Какого дьявола я должен признаваться в этом? Это… это слабость! Да, это — слабость! Я знаю, что мы будем спасены, потому что рядом со мной мудрец! Или как вас здесь называют? Как бы вы сами себя назвали?
— Дебилом, — подсказал Гоша.
— Да! Я ничего не боюсь, потому что рядом со мной — дебил! — выкрикнул Гудзон и поднял подбородок. — Он обязательно что-нибудь придумает в своем духе. На то он и дебил!
Гудзону очень хотелось вселить в Гошу уверенность. Очень хотелось.
— Гудзон… — Гоша хотел улыбнуться, но сметенная с камня пыль угодила ему в рот и он закашлялся. — Генри, я хотел сказать вам…
— Говорите!
— Я очень рад, что встретил вас. И дело даже не в благодарности, которую я испытываю, вспоминая, как вы спасли мне жизнь. И даже не в возможности посмотреть на человека, имя которого проносится в веках… Вы просто классный парень, Генри, поняли?
Гудзон поморгал и невнятно пожал плечами. Не совсем было ему понятно, что означает сказанное Гошей, но по всему выходило, что это слова хорошие. Как Гоша произносит слова плохие, Гудзон слышал.
— Там, внизу, — кивнув вниз, Гоша подумал и задрал подбородок, — ну, или там, наверху… кто бы знал, где мы находимся… таких, как вы, немного.
— Послушай, — Гудзон тоже помялся на месте, разыскивая опору понадежнее. — Мне нравятся твои слова. Но не по душе обстоятельства, при которых ты мне это говоришь. Отчего бы тебе не заговорить об этом за кружечкой хорошего эля, немного позже?
Гоша развернулся. Он стоял на камне шириной не более тридцати сантиметров. Теперь, когда страх отступил и приближалось равнодушие, он почувствовал себя свободно.
Красота заставляла его улыбаться, и в какой-то момент он понял, что ресницы его тяжелы от слез. Это были не слезы отчаяния. Он видел перед собой то, что не дано увидеть ни одному смертному. Окрасившиеся во все оттенки красного облака окутывали верхушки гор. Это бесконечное, похожее на взбитые с клубникой сливки покрывало расстилалось перед ним вдаль, куда хватало взгляда.