Ярость Антитела
Шрифт:
Если поезд перевернется… Об этом думать не хотелось. Хотелось думать о хорошем.
Состав со скрипом остановился. И в освобожденном от стекла окне появилось лицо Гламура.
— Что, ядерщики и генетики, наделали в штаны? — прохрипел он, забираясь в кабину. — С днем рождения вас, господа!
Двинув ручку вперед, он заставил состав снова ехать быстро.
— Как это… нас нет на Острове? — расставляя ударения на каждом слове, проговорил Донован.
— Нас не может быть на этом Острове, — ответил Франческо. — Потому что его нет.
— Кого нет?.. — спросила Дженни.
— Острова нет.
— Но мы… на Острове, не так ли?
Франческо прижал пальцы к вискам.
— Нам кажется, что мы на Острове… Нам кажется,
Дженни снова переглянулась с Катей. Мысль о том, что священник тронулся умом, пришла им в голову одновременно. Священники — люди чувствительные, с Богом говорят напрямую. Поэтому в мгновения безвыходных положений склонны рисовать картины самыми яркими красками. Франческо осталось теперь сказать, что нужно верить и молиться, чтобы спастись.
— И теперь нам нужно молиться, да? — раздался голос Тома.
— Это прежде всего. Молиться, мой друг, нужно всегда. Но будет лучше, если мы оставим этот авианосец.
— Как это? — вскрикнул Питер. Он ждал отца. Отец должен вернуться на авианосец. Детский разум подсказывал, что в этом случае уходить с авианосца нельзя.
— Мы должны идти за этим человеком, — Франческо показал рукой на стену, за которой притих МакНаман. — Когда дьявол завладевает нашими душами, следует идти ему навстречу, а не прятаться. Потеряв дьявола из виду, мы оказываемся беззащитны. Ведь никто теперь не скажет, что он задумал и с какой стороны нападет. А потому лучше идти к нему с верой, и если суждено умереть, пусть это будет с именем Бога на устах.
— Меня такой расклад не устраивает, — бросил Том. — Да и кого устроит? Пастор, вы тоже устали. Идите, прилягте рядом с Борисом и этим злодеем.
Франческо не слышал его.
— В голове каждого из нас есть свой Остров. Часть нашего бытия, клочок суши, на котором мы не хотели бы оказаться. В минуты физической слабости или болезни мы всякий раз высаживаемся на Острове, погружаясь в свой страх. На этом Острове живут твари, которых мы боимся с детства. Они переселились туда из наших больных снов, из проблем, которые мы встречали на своем пути в зрелом возрасте… — Франческо погладил кейс. — Каждый из нас сейчас находится на своем Острове. И то, что мы видим друг друга — это всего лишь обман. Неизвестная сила свела наши острова в один и заставила узнать друг друга. Но на самом деле это — обман. Иллюзия, которой нельзя поддаться. Где-то далеко, очень далеко отсюда Питер живет со своим отцом. Я слушаю исповеди, а Нидо лечит людей… Но что-то сломалось в жизни каждого. Заставило повернуться к своим страхам. Нет Острова, нет нас на Острове… И то, что вы видите меня сейчас — обман зрения. Меня здесь нет…
— Но мы же есть, — возразила Катя.
— Но мы не принадлежим себе, — сказал Франческо. — Неужели вы не видите — все происходит как во сне. Мы не владеем ситуацией, мы беззащитны. И живы до сих пор потому только, что это угодно кому-то.
Щелкнув замками кейса, он вынул из него плотный конверт. Толщиной в дюйм, он имел размеры правильного треугольника и был похож на упаковку, в которую обернута тетрадь или книга.
— Три месяца назад в Кастель Гельфондо на меня и Адриано была возложена святая миссия. Мы должны были найти подтверждение, что третье пророчество Фатимы, хранимое в Риме, истинно, — Франческо дернул тесьму на свертке, сломал печать.
— Что это за пророчества? — Борис подсел к Нидо и отвалился назад, опершись локтями о пол. Так он давал возможность видеть Франческо всем.
— Согласно преданию, тринадцатого мая одна тысяча девятьсот семнадцатого года в окрестностях португальского городка Фатима троим местным пастушатам было видение Богородицы. Видение затем повторялось каждый тринадцатый день месяца в течение следующих пяти, пока не случилось что-то сверхъестественное, напоминающее затмение солнца… — Франческо развернул обертку, и все увидели тетрадь в коленкоровом переплете. Ветхость ее была настолько очевидна, что любое движение пальцев Франческо, казалось, могло превратить ее в прах. — Это было воспринято местными жителями как чудо, совершенное Богородицей, и, по преданию, исцелило многих безнадежно больных. Только эти трое детей могли видеть Богородицу. Все остальные видели только очень яркий свет… И только одна из троих детей, девочка по имени Люсия, могла с ней разговаривать. Ей Богородица открыла три пророчества. Первый секрет заключал в себе предсказание мира: шла Первая мировая война, и еще не было известно, сколько она продлится. Второе предсказывало великий бунт. Принято считать, что это была русская революция, распространившая смуту и открывшая дорогу к новым войнам и преступлениям против церкви… А вот третье пророчество… — Франческо осторожно раскрыл тетрадь. — Текст его известен, хранится он в Ватикане и читается каждым новым папой. Даже тот текст, что хранится в Ватикане, страшен… Поэтому он до сих пор неизвестен людям. Новый папа призвал меня и Адриано найти доказательства истинности этого пророчества или опровергнуть его. Проще говоря, мы должны были найти записи, сделанные тринадцатого мая одна тысяча девятьсот семнадцатого года, сделанные со слов Люсии… Через несколько минут после пророчеств Люсия сказала об этом людям, и слово в слово было записано все, что сказала девочке Богородица…
— Кто вы? — тихо спросила Дженни.
— Теперь это уже не может быть секретом, — ответил Франческо. — Я и Адриано — члены общества «Опус Деи». И мы скорее умерли бы, чем рассказали то, что расскажу вам сейчас я. Один из нас это уже доказал. Я не знаю, что здесь написано… — Он полистал тетрадь, исписанной в которой была только одна страница. — Никто, кроме папы, не должен читать это пророчество… Но мы в плену дьявола, и кто знает, быть может, именно эта тетрадь насытит нас верой…
Несколько минут все молчали. А потом Франческо открыл тетрадь, повернул к огню и стал читать:
— «После двух частей, которые я вам уже объяснила, слева от Богоматери и немного сверху мы видели Ангела с пылающим мечом в его левой руке; меч вспыхивал языками пламени, которые выглядели так, что они хотят зажечь весь мир; но они потухли в сиянии, которое Богородица излучала в направлении Ангела из ее правой руки. Указав на землю со своей правой руки, Ангел закричал громким голосом: «Расплата! Расплата! Расплата!» И мы видели беспредельный свет Бога… что-то похожее на то, как люди выглядят в зеркале, когда проходят перед ним… Священник, одетый в белое — нам казалось, что это Святой Отец… Другие епископы, священники, религиозные мужчины и женщины поднимались вверх по крутой горе, на вершине которой был большой Крест из грубо отесанных стволов пробкового дерева с корой… Перед тем как достичь вершины, Святой Отец прошел мимо большого города. Город был в руинах. С дрожью, страдая от боли и скорби, он молился за души мертвецов, которых он встретил на своем пути. Достигнув вершины горы, на коленях, у подножия большого Креста он был убит группой солдат, которые стреляли пулями и стрелами в него… И в то же время таким же образом там умерли один за другим другие епископы, священники, религиозные мужчины и женщины и разные мирские люди разных рангов и положений. Под двумя руками Креста были два Ангела. Каждый держал в руках хрустальные кувшины и собирал в них кровь мучеников. Этой кровью они опрыскивали души, которые следовали к Богу…»
Глава пятнадцатая
Макаров и Левша, вернувшись в лабораторию, девушку нашли сразу. Многие капсулы пустовали, и в левом крыле лаборатории только в одной они заметили очертание женского тела. Бросившись к капсуле, Макаров посмотрел в лицо жертве Гламура.
— Это она. Это Рита!
Вдвоем они подняли тяжелое, как зеркало, стекло.
— Рита! — осторожно взяв девушку пальцами за щеки, Левша тряс ее голову. Открыв глаза, она увидела его, испуганно перевела взгляд на Макарова и заплакала.
— Я так и знал, — вскипел Левша, скидывая с себя рубашку и вдевая в ее рукава руки Риты. — Другого я и не ожидал.
— Что ты хочешь от женщины, которая вот-вот должна стать матерью, а вместо чтения любовных романов в постели она через стекло смотрит на рожи своих убийц!
— Ч-черт, на плече ее нести невозможно…
— Ну еще бы! Она на девятом месяце! Или восьмом… Без разницы. Бери на руки, и пошли!
В углу виднелась большая дерматиновая сумка. Ее предназначение было ясно — когда-то это был чехол от какого-то громоздкого прибора. Разбив ногой дверцы двух стеклянных шкафов, Макаров до отказа набил сумку медикаментами, рулонами шприцев и капельницами.