Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!
Шрифт:
С самого утра, цыкнув на переполошившихся баб и уйдя из болотного схрона тайной тропой, Мотря ходила по лесу. Собирала травы, что останавливают кровь в ранах и снимают жар. Набрала особых, древесных грибов, которые, если растолочь их в муку, предохраняют увечных от гнилостной лихорадки. Знала, много понадобится целебных трав и грибов. Мотря понимала, родичам не одолеть лютых свеев, не разграбить их земляной стан-крепость, как собирались. Пусть кричали, пусть хорохорились, пусть заранее делили добычу, но просто так, железом против железа, пришлых воинов не взять. Известно,
Постепенно смеркалось. Хорс уже опустил наполовину свой лик за дальнюю, потемневшую кромку леса. Но старая Мотря не уходила с берега. Сидела на травяной подстилке Сырой Матери, смотрела на игривую воду, где Водяной Старик, шлепая губами и пришептывая от желаний, гонялся за игривыми русалками и молодыми гладкими рыбами. Тот еще старый проказник…
Мотре было о чем подумать. Было что вспомнить. Многое прожито за долгие лета и зимы, устал дух, износилось тело, сухотная ломота вечерами теребит кости. Ничего, скоро и ее срок придет. Скоро и ей уходить с огнем в радостный Ирий. Там отдохнет. Только сейчас не время. Чуть погодя…
7
Я, Кутря, сын Земти, сына Олеса, расскажу, как мы нашли в лесу раненого Корня. Наткнулись на него, как на пенек. Корень был первый из воинов, кого мы нашли. От него и узнали о поражении родичей.
Он сидел, привалившись к дереву, и, казалось, спал. Раны я не заметил сначала. Но его острое маленькое лицо было бледным, как снег. Под глазами уже залегли серые тени, следы холодных пальцев Мары-богини. Она уже держала его.
Сначала я решил, что он умер. Но, услышав наши шаги, Корень открыл глаза.
– А, это вы, – сказал он чуть слышно, шевельнув бескровными, почти незаметными на лице губами. – Побили нас… Покосили, как траву. Люто дерутся свеи. Многие родичи умерли…
– Что с тобой? Где рана? – Сельга сразу захлопотала, присела возле него.
– В спине… И в животе тоже… – сказал Корень. – Жжет. Сильно жжет. Больно… Но это неважно. Ухожу я. Уже скоро.
– Где остальные? – спросил я.
– Ерошин лес… Туда идите. Там договоренный сбор, коли что случится… Все там, должно быть. Кто остался…
Мы с Сельгой попытались его перевернуть, но положили обратно. На спине у него запекся кровавый рубец. Но хуже – на животе. Одна сплошная рана, уже взявшаяся тяжелым гнилостным духом. Набухшие кровью остатки рубахи стояли колом. Из раны, среди запекшийся крови, торчала костяная рукоять ножа. Как он дошел сюда от крепости, представить трудно.
Я глянул на Сельгу. Та опустила руки, покачала мне головой чуть заметно. Я понял, ничего нельзя сделать. Не жилец он.
– Не трогайте, не надо, – прошептал Корень. – Мой срок… Холодно очень…
Он слабел прямо на глазах. Приходилось наклоняться поближе, чтобы расслышать его.
– Там нож, в животе… – шептал Корень. – Хороший нож, свейский. У них крепкое железо… Возьми его себе, Сельга, когда я умру… Добрый нож. На память будет. Будешь помнить… Больше ничего нет, все растерял, хоть это…
– Я возьму, возьму. Буду помнить, – говорила она негромко, наклоняясь к нему. Мягко гладила его руками по голове, словно баюкала.
– Кутря, – позвал он.
– Я здесь.
– Здесь. Хорошо… Плохо видеть стал. Всегда хорошо видел, а теперь – плохо. Глаза застит… Ты вместе с ней, значит? Так суждено, выходит… Я сам хотел… Красивая она. Как богиня…
От разговоров он задышал часто, тяжело. Булькал горлом при каждом вздохе. Но говорил.
– Кутря?
– Я здесь.
– Хорошо… Ты меня не оставляй зверью. Добей. Вот сейчас скажу, и добей…
– Я сделаю, – согласился я.
Больше я ничего не мог для него сделать.
– Сельга?
– Что, Корень?
– Сельга… Значит, вместе вы. Красивая ты… Вы оба красивые, это хорошо… Много крови получилось, слишком много… Кутря?
– Здесь я!
– Вместе будьте. Вы хорошие, когда вместе… Не обижай ее, Кутря. И ты, Сельга, тоже не обижай его… Ты можешь, я знаю… Вижу…
– Не обижу, – твердо пообещал я.
– Не обижу, – пообещала она.
– Хорошо… Жить – хорошо. Но умирать – тоже хорошо. Легко становится… Ладно, не медли, добивай скорее. Жжет очень. Все нутро горит, как в огне…
Он закрыл глаза. Ждал. Сельга отвернулась.
Я обнажил свой меч, примерился и подарил ему удар милосердия в самое сердце. Корень дернулся, глубоко всхрапнул и обмяк, успокоился лицом и телом.
Сельга выдернула из раны нож, как он просил, бережно обтерла травой, потом полой рубахи. Хороший нож, с дорогой рукоятью из кости морского зверя, перетянутой вверху и внизу крепкими медными кольцами, изрезанной чужим, замысловатым узором…
Мы с мужиками нарубили жердей, устроили из них помост на высоких ветках сосны. Подняли его тело наверх, чтоб не добрались звери. Пусть здесь побудет, пока не придет время большого костра для родичей.
Потом соберем всех убитых, устроим для них положенное погребение огнем. Всякий дух, соблюдавший правь, заслуживает того, чтобы уйти, улететь в Ирий вместе с дымом, по огненной торной дороге. Мы все рано или поздно уйдем наверх вместе с дымом, где духи предков встретят нас радостными голосами…
Так суждено, и так будет!
8
Я, Рагнар Большая Секира, морской конунг, воин и ярл, владетель земель и воды Ранг-фиорда, уже рассказывал, как мы на ратном поле наказали диких волосатых поличей за их непокорство. Как убили многих, а остальных прогнали в леса. Много подвигов совершили, много добычи взяли. Большой славой покрыли себя в этот день дети Одина, Бога Рати.
А теперь я расскажу, как умирал Ингвар Одно Ухо, знаменитый воин и верный товарищ. Он тяжело умирал. Долго не мог уйти в Асгард, где Один в своем дворце собирает для грядущего дня Рагнаради войско эйнхериев, павших героев.