Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!
Шрифт:
Мужики, веселые от хмельного, толпами торопились в другую сторону, бить свеев, брать и делить их добро. Как я удержался, не повернул за ними, не знаю. Сельга… Меня не подначивали, знали, не своей волей иду с бабами. Но косились, конечно.
Вечером я скомандовал своему войску привал. Остановились, развели костры. Все вешали котелки, варили кашу. Бабы выдаивали лишнее молоко у коров и коз. Ребятишки, утомившись походом, быстро прекращали возню и засыпали.
Каким образом я решился? Словно бес в бок толкнул. Не знаю, может быть, это воинские доспехи, привычной тяжестью напоминающие о безрассудстве былых набегов, придали мне такую небывалую храбрость. Когда все расположились у костров, я, разоблачившись от военной сбруи, подошел к ней. В первый раз сам подошел.
Сельга… Она сидела у своего костра рядом со старой Мотрей и остальными бабами. Все смотрели на огонь и негромко обсуждали что-то. Песен и смеха не было. Какие песни, когда мужики на рать отправились. Бабы, я давно заметил, о бранном деле по-другому думают, по-своему. Злее, что ли? И то рассудить, мужикам – игра и добыча, а бабам – слезы и костры погребальные…
– Сельга, можно тебе слово сказать? – спросил я.
Сам устыдился, получилось хрипло, невнятно. Но все вокруг костра услышали, заинтересованно замолчали.
Она подняла голову, вспорхнула ресницами, посмотрела на меня удивленно. Отблески пламени играли у нее на лице, заставляя глаза блестеть еще ярче.
Зарница! Я не смог смотреть на такую красоту. Отвернулся, чтобы не ослепнуть.
– Ну, говори, – сказала она, не повернувшись ко мне. Холодно сказала, ох, как холодно… И отступать было некуда.
– Отойдем на шаг? – спросил я, с трудом выталкивая слова из горла.
Она молча поднялась. Плавным, красивым движением поправила волосы.
Легкой, скользящей походкой пошла вперед, в темноту. Я, как Мяча-дурачок, бревном ушибленный, поплелся за ней.
В спину захихикали глупые бабы.
Говори… А что говорить?
Как сказать? Внутри себя я всегда придумывал для нее разные слова, много слов. Но как их сказать, не охрипнув прежде?
Убежать, пока не поздно, думал я, с трудом переставляя ноги. Даже рот прикрыл. Чтобы бьющееся сердце птицей не выскочило…
Часть вторая
Кровь земли
1
Я, Рагнар Большая Секира, сын Рорика Гордого и прекрасной Ерды, воин, ярл и морской конунг, истоптал своим деревянным конем многие водные дороги Мидгарда. Повидал народы, живущие под теплыми и холодными небесами. И скажу правду – они все разные.
Есть народы – как овцы. Сколько их ни стриги, они будут только блеять жалобно и мочиться от страха. Есть народы – как волки. Волки поодиночке страшны только для баранов. Но, сбившись в стаю, могут напасть даже на медведя. Есть народы – как быки. Те жуют свою траву, пока их не разозлишь. А если разозлишь – не остановишь, пока они не выплеснут ярость. А потом их опять можно кормить травой и пасти. Есть народы – как медведи. Они сильны и вместе, и поодиночке, крепки телом и проворны умом. Но таких мало, конечно. Может быть, только мы, дети Одина, такие…
Я не знаю, почему так устроен мир. Бьерн Пегий говорил мне – это зависит от богов, которым народ поклоняется. У сильных богов и народы отважные. А слабые боги боятся других, сильных богов. Поэтому разрешают обстригать своих детей, как овец. Вот у нас отец – Один, его все боятся. Какой бог из каких земель решится выйти с равным оружием против Одина, бесстрашно отдавшего свой глаз великану Мимиру, чтобы испить из источника мудрости Урд. И свой народ Один научил, как стать такими, чтобы все боялись. Старый Бьерн был большого ума и многое знал про жизнь.
Сначала я решил, что поличи – это овцы. Они покорно несли нам свою еду и питье, терпели нас на своей земле. Мол, князь Добруж приказал. Хотел бы я посмотреть на того князя, который послал бы своих воинов жить в мой родной Ранг-фиорд, где много травяных пастбищ для скота и много моря, этого пастбища для деревянных коней.
Потом, когда они убили Бьерна из-за какой-то девки, которую тот осчастливил своим семенем, я понял – не овцы. Волки они. А на волков всегда делают большую облаву, когда те начинают смелеть и скалить зубы поблизости от жилищ. Вырезав одно из селений, я показал поличам, как опасно разевать пасть на того, кто сильнее. Думал, поймут. Волки после облавы тоже уходят подальше в лес, зализывать раны. Чтобы крепче поняли, я приказал насадить отрубленные головы их родичей на колья на валу. Пусть смотрят мертвые на живых, а живые на мертвых.
Побегут жаловаться своему князю – опять не велика беда. Воины мои окрепли и отдохнули, наши морские кони застоялись на речном мелководье. Легкую клятву легко отменить. У князя Добружа много богатств. Что может их князь, чего не могу я? Последнее время я все чаще вспоминал о богатствах князя. Да и воины, пируя по вечерам, подзуживали меня…
Нет, поличи не побежали жаловаться князю. Они оказались быками. А бык всегда нападает без ума, пока не разобьет рога о преграду. Кто пригнет его голову за рога к земле, тот и будет его пасти.
Рано утром, когда Висбур Жердь, Домар-скальд и Доги Комар, прозванный так за писклявый голос, отправились стрелять уток, я предупредил их, что поличи могут быть опасными. Упрямые они, поличи.
Мои воины были храбрыми, они смеялись в лицо опасности. Бьерн Пегий, помнится, как-то сказал мне, что осторожность – это не свидетельство отсутствия храбрости, а признак наличия ума. Но это – наука конунгов, а они – простые фьольмены, откуда им ее знать. Эти трое не ведали трусости, но и не понимали осторожности. Они пошли, весело перекликиваясь. Такие, как они, умеют сражаться, как воины, но думать, как конунги, им не под силу.
Я не стал своей волей мешать им уйти. Я не бог, чтобы решать, в какой битве умереть воинам. Известно, три девы-норны – Урд-судьба, Венанди-становление и Скульд-долг – назначают каждому судьбу еще при рождении. И даже боги не могут изменить предначертанного, настолько велика сила колдовства норн.
Никто из троих так и не вернулся в крепость. Это насторожило меня. Я послал двух воинов пробежаться по округе, но уже с опаской. Те вернулись и доложили, что видели много вооруженных поличей. Мол, по всему видно, весь их осиный рой сюда стягивается.