Ярость
Шрифт:
На самом деле все, уточнил он. Коттедж в Спрингсе, знаменитый винный погреб, несколько сотен тысяч долларов.
— И что, ты в порядке? — только и смог спросить потрясенный Соланка.
— О да! Да-да-да! — зачастил Райнхарт. — Видел бы ты Бронни. У нее просто челюсть отвисла. Клянусь, до самого пола! Ухватилась за предложение с такой поспешностью, что, боюсь, надорвала пупок. Ты можешь поверить, что она навсегда ушла из моей жизни? Она больше не отрезанный ломоть, но подгоревшая гренка. Старик, это все Нила. Не знаю, как объяснить, но она как-то меня размягчила. И я опять в полном порядке. — Тут Райнхарт заговорил по-мальчишески дурашливым, заговорщицким тоном: — Ты когда-нибудь видел человека, способного останавливать
— Ты никогда не умел прилично выражаться, — поморщился Соланка и сменил тему: — Так что ты там говорил о Саре? Вот и верь после этого, что мертвые не воскресают! Признавайся, на каком кладбище ты ее откопал?
— В Саутгемптоне, — нервно хихикнул Райнхарт.
Его бывшая жена, узнал Соланка, будучи уже за пятьдесят, вышла замуж за одного из богатейших людей Америки, магната, сколотившего состояние на откорме скота, Лестера Скофилда Третьего, которому недавно исполнилось девяносто два года. На днях — сейчас ей пятьдесят семь — она затеяла с ним бракоразводный процесс и обвиняет Скофилда в том, что он изменял ей с Ундиной, двадцатитрехлетней супермоделью родом из Бразилии.
— Скофилд сделал свои миллиарды на том, что придумал скармливать коровам жмых, который остается после получения виноградного сока. Первоклассный коровий ужин! — пояснил Райнхарт и продолжал рассказ в ненатуральной манере дядюшки Римуса: — Ну а ти-и-перь твоя бы-ы-фшая делает с ним то же са-а-мое. Вы-ы-жимает из ни-и-го последние соки. Вот так, да. И о-о-чень здорово у ней это получается, она ж сама магу-у-чая, хорошо откормленная телочка.
Создавалось впечатление, что по всему Восточному побережью молодежь так и норовит залезть на колени к старикам, предлагая себя умирающим, как отравленный кубок, и стараясь тем или иным способом их разорить. Каждый день об эти юные скалы разбиваются всё новые браки и состояния.
— Миз Са-ара дала интервью, — с напускной жизнерадостностью известил Соланку Райнхарт. — Сообщила, что, высоко ценя любовь мужа, собирается разрубить его на три куска, зарыть в трех его главных имениях и проводить в каждом по трети года. Твое счастье, ми-и-лый мой мальчик, что ты отделался от старушки Са-а-ры, когда был бе-е-ден. Какая там невеста Вальденштейн, какая миз Патриция Даф, куда им до победительниц Бракоразводной Олимпиады! Золото достанется этой ле-е-ди, я в этом даже не сомнева-а-юсь! Еще бы: прикинь, профе-е-ссор, она читала Шекспира!
Ходили упорные слухи, что вся история на самом деле цинично спланированный обман, что Сара Лир-Скофилд сама подложила под мужа бразильскую лебедь, но не нашлось никаких фактических доказательств ее коварства.
Но что случилось с Райнхартом? Если он сам не свой от радости из-за совершившегося развода и амурных дел с Нилой, как пытается убедить, почему с такой судорожной поспешностью переходит от пошловатых шуток ниже пояса — абсолютно не в его стиле — к грубоватым комментариям некрасивой истории с Сарой Лир?
— Джек, — обратился Соланка к другу, — с тобой действительно все хорошо? Потому что если…
— Все в порядке, — перебил Джек натянутым, ломким голосом. — Эй, Малик! Это я, твой братец Джек, терновый куст — мой дом родной!
Через час после разговора с Райнхартом позвонила Нила
— Помните меня? Мы вместе смотрели футбол. Когда голландцы разгромили сербов.
— В футбольных кругах их все еще называют югославами, — поправил Соланка. — Из-за Черногории. Ну а вас я, конечно же, помню. Вас не так-то легко забыть.
Она пропустила мимо ушей комплимент. Подобная лесть была для нее чем-то само собой разумеющимся, минимумом того, что ей причиталось по праву.
— Мы могли бы встретиться? По поводу Джека. Мне нужно с кем-то поговорить. Это важно. — Естественно, говоря «встретиться», она подразумевала «немедленно». Стоило ей поманить, и мужчины неслись к ней сломя голову, забыв все свои прежние планы, в чем бы те ни состояли. — Я сейчас недалеко от вашего дома, с другой стороны парка, — сообщила она. — Не могли бы мы встретиться У музея «Метрополитен», у входа, скажем через полчаса?
Соланка, уже обеспокоенный состоянием друга, после этого звонка встревожился еще больше и к тому же — что тут отрицать — не мог ответить отказом прекрасной Ниле, а потому встал и пошел на зов, несмотря на приближение самого драгоценного времени суток — часов Милы. Он накинул легкий плащ — было сухо, но не по-летнему прохладно и облачно — и открыл дверь квартиры. За ней с ключами в руках стояла Мила.
— А-а, — протянула она, увидев его в плаще, — а-а, понятно.
Соланке удалось уловить выражение ее лица в первую секунду, когда Мила поняла, что он уходит, но еще не успела овладеть собой. На лице ее явственно читался неутоленный голод. Свирепый голод зверя, у которого из-под носа ускользнула — Соланка изо всех сил сопротивлялся этому слову, но оно упорно лезло в голову — добыча.
— Я скоро вернусь, — виновато произнес он, но Мила уже вполне справилась с разочарованием и равнодушно пожала в ответ плечами:
— Ничего страшного.
Соланка дошел вместе с ней до двери подъезда, но, едва оказавшись на улице, прибавил шагу, оставив ее позади, и направился в сторону Коламбус-авеню. Он ни разу не обернулся, поскольку и без того знал наверняка: она будет ждать его на соседнем крыльце в компании Эдди, злобно водя изголодавшимся языком по его благодарно-смущенной шее. Повсюду вокруг были развешены афиши нового фильма «Клетка» с участием Дженнифер Лопес. В этой картине героиню Лопес уменьшили до микроскопических размеров и вживили в мозг к серийному убийце. Очень похоже на ремейк «Фантастического путешествия» с Ракель Уэлч, ну и что с того? Оригинала уже давно никто не помнит. Нас окружают сплошные копии, эхо, отголоски прошлого, думал профессор. Отличная песенка для Дженнифер: «Я девочка-ретро, живу в ретромире».
11
— В будущэм, я увэрэн, большэ нэ будут слушать всякой болтовни по радэо. Вообщэ нэ будэт радэо с разговорами. Знаэшь, что я думаю? Нэ мы будэм слушать радэо, а радэо — нас. Мы станэм эго как бы развлэкать, а машины будут как бы слушать нас на досугэ, им будут принадлэжать радэостанции, а мы будэм, типа, на них работать.
— Эй, послуш-ка сюда! Даж не знаю, че за чушь себе несет наш пламенный Гонсалес, кой дерьмовой фантастики он начитался. Знаешь, ему явно «Матрицу» надо было меньше смотреть! Туда, где я щас, явно не приземлится самолет будущего. Тут все одинаковые и всегда происходит одно и то же. Я про че — все живут в одних и тех же квартирах, учатся в одних и тех же колиджах, отдыхают в одних и тех же местах, им всем нужен один и тот же, этот, как его… полимент. Не, я серьезно, смотри: нам приходят одинаковые счета, мы спим с одинаковыми девицами, мы даже в тюрьмах сидим в одних и тех же. Потому что нам всем одинаково дерьмово платят, нас всех дерьмово трахают и вообще держат за полное дерьмо. Я не прав? Прав! Да нас всех давно пора переделать, синьор. А что до моего радио, у него, между прочим, такой тумблер есть, «вкл-выкл» называется, вот такой вот тумблер, папочка, представь себе, и я могу выключить эту мозготрахалку в любой момент.