Яростные тени
Шрифт:
– Первый класс. В общих вагонах 127-го было сено.
«С чего это брат бутлегера ехал в общем вагоне?» – задумалась Хэдли, а потом решила, что это неважно. Она сняла сумочку, цепь которой обвивала ее запястье, и заговорила о проблемах посерьезнее:
– Сначала вы выдаете себя за представителя комитета по здоровью Лиги Наций, а теперь изображаете героического брата беременной потаскушки.
– Ничего подобного, я же сказал, что вы замужем.
– Вы всегда так делаете? Враньем улаживаете свои проблемы?
– Я предпочитаю называть это вхождением в роль. Актерством.
– Актерством, – повторила она, вешая сумочку рядом с его вещами. Она собралась снять пальто, но потом вспомнила про прореху на платье. И, если судить по улыбке Магнуссона, не только она. Хэдли запахнула пальто и села в кресло. – Почему же не сказать правду?
– То есть я должен был признаться, что я – археолог, нашедший мифический артефакт, который вроде открывает дверь в мир мертвых, и что в нас стреляли двое наемников, намеренных его отобрать, так что мы вскочили на этот поезд «зайцами»?
Хэдли положила ногу на ногу.
– Вы, сэр, не археолог, а прохвост.
– У меня есть ученая степень.
– А у меня их две.
Лоу небрежно закинул ноги на сиденье рядом с Хэдли и скрестил лодыжки.
– Без полевой практики.
– Дело не в нежелании, но спасибо, что пристыдили.
Лоу поморщился, будто от пощечины, но через мгновение по его лицу уже ничего нельзя было понять. Он вытянул шею и расслабился.
– Вы же сами хотели честности. Если желаете, чтобы я пощадил ваши нежные чувства, с удовольствием так и сделаю.
Откинув голову на спинку, он сложил руки на груди и закрыл глаза.
– Я хочу, чтобы вы обращались со мной как с мужчиной.
Он посмотрел на нее прищуренными глазами и вскинул бровь.
– То есть, хочу той же прямоты, которую вы бы выказали доверенному коллеге. Я вам ровня. Говорите со мной без обиняков или молчите.
Хэдли разозлилась и уставилась в окно, глядя мимо своего сурового отражения на темный сменяющийся пейзаж.
Один, два, три…
– Ладно, я согласен, – сказал он через пару минут. – Если бы вы были моим коллегой, то первым делом я бы отказался от формальностей.
Мисс Бэкол заколебалась.
– Спасибо… Лоу.
– Пожалуйста, Хэдли.
Он улыбнулся и закрыл глаза.
Они сидели в молчании. Возможно, она в нем ошиблась. Теперь, вспоминая сегодняшние события, она поняла, что он действовал с благими намерениями: отпихнул ее прочь от пули и защитил ножом. Прикрыл ее от битого стекла в вагоне первого поезда, не зная, что именно она причина кавардака. А теперь они хорошо устроились, во всяком случае лучше здесь, чем на той станции.
– Знаешь, я тут подумал, – заговорил он, не открывая глаз. – Если бы мы были коллегами, общающимися на «ты», я бы похвастался, что мельком увидел прекрасные ягодицы и сногсшибательные ноги. Как жаль, что такая женщина, управляющая мумиями в департаменте антиквариата музея де Янг, одевается как старая дева.
Какой нахал!
– А я тебе отвечу, что она так одевается, чтобы мужчины обращались к ней уважительно, а не просто как к богатой дочери Арчибальда Бэкола.
Лоу смягчился.
– А я бы ей сказал, что не стоит меняться, чтобы кому-то угодить, а ее сотрудники слишком заумные выпускники Стэнфорда, не имеющие опыта полевой работы, так не все ли равно, что они там себе думают?
– Я закончила Стэнфорд.
Лоу уже собирался сострить, но тут раздался стук в дверь, и вошел проводник с подносом. Мистер Магнуссон ради приличий снял ноги с подушки, чтобы можно было разложить стол. Поставив серебряные горячие кофейник и чайник, прикрытую тарелку с бутербродами и столовые приборы, он еще раз с сочувствием посмотрел на Хэдли и оставил их одних.
– Ты ешь за двоих, значит оставлю тебе бутерброды… с коричневой пастой. А что тут, грецкие орехи? Не-е-ет, спасибо, – отмахнулся Лоу, снимая тонкие кожаные перчатки. Хэдли заметила некую странность в левой перчатке.
Левая перчатка, левая рука. Боже, у него нет мизинца. Совсем, до костяшки. И кожа обесцвечена. Остались шрамы на месте зашитой раны.
– Хотите посмотреть поближе?
Хэдли смутилась.
– Как это случилось? Похоже, не так давно.
Лоу рубанул рукой по столу.
– Я лишился мизинца в Александрии. Нельзя красть женщину-мусульманку.
Женщину? Удивление сменилось недоверием. Он ее за идиотку принимает?
– Закон шариата предполагает лишь ампутацию у воров. А вот адюльтер карается смертью под градом камней.
Лоу снял верхний хлебец с бутерброда.
– Может, ему особо не нравилась та женщина, вот мне и сделали всего лишь предупреждение.
– Знаешь что? Мне плевать, как ты его лишился, – отрезала Хэдли, стараясь подавить желание снова призвать духов. Может, они бы свалили койку на него и по новой сломали ему нос. – Хватит с меня дурацких россказней. Покажи мне амулет.
Лоу перестал поедать бутерброды.
– Покажи мне чек.
– Деньги, ну конечно. Отец упоминал, что они тебя волнуют в первую очередь.
– Как и любого другого.
– Ошибаешься, я не такая, как ты.
– О, так просвети меня.
– Ты землекоп, а я – ученый.
– Если бы люди как я не копали, что бы вы, ученые, изучали? Мумифицированных крыс в стенах вашего драгоценного музея?
Они сверлили друг друга взглядами сквозь кольца пара от кофейника. Наконец Хэдли сдалась, вытащила из сумочки отцовский чек и положила рядом с собой.
Лоу стряхнул крошки с рук и взял сумку. Ага! Значит, она не ошиблась. Ни за что он бы не запаковал эту вещицу в ящик на корабле после всей этой шумихи в прессе.
К тому же она правда почувствовала какой-то непонятный шум, когда вышла на платформу. Не впервые ей приходилось ощущать силу экспоната. В музее хранилась дверь Ньюгейтской тюрьмы, поблизости от которой у Хэдли кружилась голова. А от некоторых покупок отца у нее волосы вставали дыбом. Сила предмета, как дух, которые сначала резко выделяются, а потом к ним привыкаешь.