Ящик водки. Том 1

Кох Альфред Рейнгольдович

— И таки ведь вернулись в Египет. В ходе шестидневной войны.

— Моисей, значит, опять пошел, опять боролся. Вернулся и говорит: евреи, у меня две новости, хорошая и плохая. Хорошая такая — осталось всего десять заповедей. А плохая вот: прелюбодеяние осталось.

— Это очень жесткий анекдот… А вот же еще мормоны! И вдруг выясняется, что мормоны в ходе широкой дискуссии внутри себя начали на тот момент склоняться к отказу от многоженства.

Ну так вот. Поехал мой товарищ со своими женами в тайгу. Да что ж ты смеешься! Тебе палец покажи и ты смеешься… Так вот, сперва одна жена от него уехала, потом другая, потом он поехал в бывшую союзную республику и там еще родил

кого-то… Он серьезно к этому подходил. Е…ться, искать правду, любить Христа — все он хотел совместить.

— Со второй-то заповедью, возлюби ближнего — что-то у него не очень. Все женщины от него несчастны.

— Но он-то хотел как лучше.

— А получилось как всегда… То есть не годимся мы для многоженства, так?

— Да?.. Значит, 82-й год. Что же касается карнавала в пединституте; то я пошел туда на закрытие — в марте 83-го.

— Ты уже в 83-й год залез!

— Так я на карнавал шел в 82-м, а дошел в 83-м.

— Об этом мы поговорим в следующий раз.

— А в Калуге, несмотря на продовольственную программу, в продаже были яйца и копченая мойва, и плавленые сырки…

— Коренные калужские продукты.

— Водка была всякая… Это меня с точки зрения haute cuisine вполне устраивало.

— Haute cuisine, это что такое?

— Высокая кухня это. По-французски. Как вот бывает haute couture.

— Ага!

— Ну, это то, чего, Лисовский жалуется, в Москве совершенно нет. И ему, чтоб покушать прилично, приходится переться в Париж… Или Лондон. А вот в Москве и Вене жрать просто нечего.

— Он в Берлине не был…

— Говорит, даже в Дар-эс-Саламе и то есть хорошая кухня, индусы завезли. А в Москве нету ничего.

— И Жечков то же самое.

— Да ладно!

— Да, он всегда говорит: дерьмо, жрать нечего. Нажрется, отвалится и, тонко-тонко икая, заявляет — дерьмо, жрать нечего. Ха-ха. Негде жрать. И в Питере. В Питере негде жрать вообще абсолютно.

— Щас я тебя подловлю: чревоугодие — смертный грех!

— Где это написано? Это монахи написали! Господь об этом не говорил.

— Да ладно! Тебя послушать, Господь вообще только имел в виду, чтоб ты пил, курил, по бабам бегал и вообще ни в чем себе не отказывал.

— Про курение он точно нигде ничего не говорил.

— Ну да, вот, по-твоему, так делай что хочешь, стой на голове…

— …только люби людей — и все. И Господа своего не забывай. И все!

— Ну-ну… Однако вернемся к 82-му году.

— Есть анекдот хороший про Брежнева. Сталин, совсем дряхлый, идет по коридору ЦК, его под ручки ведут. Михал Андреич Суслов ведет, молодой такой, сухой язвенник, а навстречу по коридору Брежнев. Сталин спрашивает: «Это кто такой?» — «Ну как же, Иосиф Виссарионович, это первый секретарь ЦК КП Молдавии». — «Какой красивый молдаванин!» — отвечает Сталин. А еще замечательный анекдот про Брежнева, один из моих любимейших. Брежнев собрал Политбюро и говорит: «Товарищи, должен вам сказать страшную новость: у Арвида Яновича Пельше — старческий маразм». — «Господь с вами, Леонид Ильич, что ж вы такое говорите!» — «Точно, точно! Иду я сегодня по коридору, говорю: „Здравствуйте, Арвид Янович“. А он мне говорит: „Здравствуйте, Леонид Ильич! Только я не Арвид Янович“. А это еще анекдот про Брежнева. Он говорит: „Господа, вы все жуткие свиньи, невоспитанные животные. Мне стыдно находиться в вашем обществе. Вчера на похоронах М.А. Суслова, когда заиграла музыка, я единственный пригласил даму на танец“. Ха-ха-ха.

— Так. Раз уж мы говорим об окончании эпохи Брежнева, то что же это за страна, где вот такой начальник, такие порядки — а все нормально себя чувствовали и были довольны.

— Довольны.

Я своей молодостью очень доволен. Это была моя молодость, она была веселая, хорошая, глубокая. Она была насыщенная. Мне не о чем пожалеть, вспоминая свою молодость, хотя она в брежневско-андроповско-чернен-ковские времена проходила.

— Я о другом. Если страна могла вот так управляться — практически никак. Одна шестая часть суши и сверхдержава. И все говорят — это нормально. Так, может, сейчас это просто временный такой всплеск воли, который быстро угаснет? И снова будут танцевать на могиле Пельше, то есть Суслова, извините. Вот если ты сидишь с утра — ни хера не делаешь, пьешь пиво, икаешь. А потом вдруг пятнадцать минут поработал, причем эти пятнадцать минут ничего не значат, и опять за пиво. Ну, какой ты работник? Так и тут. Жили при Брежневе, всем все по барабану. А сейчас вон какой начальник строгий, умный. Всех строит, включая вертикаль. Но это ж может пройти, пролететь, как пятнадцать минут работы, — и опять все сядут пить пиво и на все ложить. И закусывать плавлеными сырками. —Ну.

— Так, может, опять все вернется?

— Ну и что? Как нам рассказывают наши друзья коммунисты…

— У людей черти лучше, чем у вас друзья.

— Ха-ха. Они говорят знаешь как? Русский народ уникальный, то да се, а потом они говорят историческую фразу: он — единственный из народов, который довольствуется малым. Очень-очень скромные потребности у этого народа…

— Да, потребности очень низкие.

— У кого, у тебя или у меня?

— У русского народа.

— А. Ты-то какое отношение имеешь к русскому народу?

— Я живу среди него.

— А у меня мать русская. Я еще и кровью повязан.

— Так это только по еврейским правилам русский, а так — немец.

— Ладно, вернемся в 82-й год.

— Я хотел бы подвести итог дискуссии о многоженстве и прелюбодеянии. Я вот сейчас придумал очень мощный аргумент…

— Ну-ка!

— Ну, вот какова была продолжительность жизни у тех персонажей, на которых ты ссылаешься? Мафусаил там…

— Ты имеешь в виду старцев-патриархов? Ну, жили они сотни лет! Авраам жил сто семьдесят пять лет.

— О'К, пусть будет сто семьдесят пять. Я чувствовал, что подходит великая мысль, и она пришла. Вот тебе сколько сейчас?

— Сорок один.

— А тебя больше сейчас на баб тянет, чем двадцать лет назад?

— Меньше.

— Во сколько раз?

Кох задумывается, взвешивает, потом говорит чеканно, уверенно:

— Раз в десять.

— Теперь представь, что в шестьдесят один год у тебя этот интерес еще в десять раз упадет, а в сто сорок один год сядешь писать, как кому положено трахаться и сколько надо иметь жен, ты вообще про это даже не вспомнишь. И ни слова про это не напишешь. После потомки будут говорить: не знаем ничего, нет про это никаких инструкций и ограничений! Нам Альфред Рейнгольдыч разрешил еб…ть все, что шевелится.

— Согласились. Гормональный фактор присутствует. Если вернуться к Новому Завету, так там Иисусу по разным версиям от тридцати трех до тридцати семи лет. В гормональном плане все в порядке. Поэтому и относится снисходительнее к вопросу о сексе.

— Вот, может, и Книгу надо все-таки читать не преждевременно, а в нужный момент. Не в десять лет и не в семнадцать, а, скажем, в шестьдесят.

— Не, ну там и другие примеры есть, когда царь Давид увидел эту… как ее…

— Суламифь.

— Нет, не Суламифь. Как ее… Батшева? Нет, это на иврите. По-нашему — Вирсавия! Она была жена одного из его хороших полководцев… (Это был Урия Хеттеянин. Некрасивая история у царя Давида получилась. 2 Царств. 11:1 —27.)