Ящик водки. Том 3
Шрифт:
Что я сегодня могу добавить к написанному тогда? Про Америку? Что сегодня мне вспоминается? Вот что. Мысль про то, что удался и сработал их мощный пиар, что якобы вся Америка — это сплошь вариации на тему Манхэттена и богатых вилл Калифорнии. Я же чаще думаю про ухабистые американские проселки, пыльные дешевые бары в глухой провинции, поселки, населенные обкуренными полусонными индейцами и медлительными неграми, мотели с белым густым ковролином, толстенные туповатые дальнобойщики за пластиковыми столами в diner, аналоге нашей советской столовой, русских эмигрантов, которые хвастают Америкой так, будто это они ее открыли или построили — а не приехали на все готовое… Еще меня мучит мысль о том, что мы вот уничтожили свою природу вокруг больших городов, а они все сохранили. Какой там город ни возьми, ну кроме уж совсем мегаполисов, так в получасе езды непременно найдется настоящий
И вот такая была тема: языковой барьер. Я приехал в Штаты собкором, а язык знал… ну как все. То есть мог понимать что-то из написанного и кое-как объясниться. И все. А когда говорили что-то мне, я очень редко понимал, чего от меня хотят. Переспрашиваешь, люди повторяют, а толку нет… А мне ж надо там с людьми разговаривать — и просто по жизни, и интервью брать. Хотелось буквально биться головой об стенку, казалось, что вот побьюсь — и будет мне счастье. Оттого, что так я с предельной точностью выражу свое отношение к ситуации. Я думал: а может, все бросить и вернуться в Москву? От полной крезы и отчаяния меня уберегало такое соображение. Дело в том, что английский, строго говоря, мне никто никогда не преподавал; в самом деле, не считать же учебой уроки английского в школе в шахтерском поселке, затерянном в степях. Лингафонные курсы, репетиторы, спецшколы — такого у меня в жизни и близко не было. И знать английский я вообще не обязан. А как же я в таком случае сдал экзамены в университет? Отвечу: в результате чтения самоучителя Бонка-Котия и адаптированных детективов при помощи словаря. А в МГУ иностранным у меня был немецкий. Понимаю, это было некорректно — с такой слабой подготовкой идти в собкоры, но уж так получилось.
И что же, спросите вы, было дальше? А то, что я освежил в памяти свой опыт изучения немецкого. Когда я осенью 79-го приехал учиться в Лейпцигский университет, язык я знал на уровне чтения маленьких заметок из убийственно скучной газеты Neues Deutschland — про какую— Нибудь классовую борьбу. Передо мной же стояла задача — не только работать в библиотеке, что еще ладно бы, но и вести беседы с профессорами и даже слушать лекции. Мне надо было срочно выучить немецкий. И вот я взялся решать вопрос: принялся каждый день ходить в пивную, подсаживался к носителям языка и, выпив, вел беседы за жизнь. В таком же каждодневном режиме я смотрел ТВ и ходил в кино. Даже при скудной изначальной подготовке через месяц врубаешься. Как показала практика. И вот этот опыт я повторно задействовал в Штатах. В которых у меня и ресурс был побогаче. Прежде всего я, выбрав себе для жизни город Moscow в штате Пенсильвания, обратился к хозяину центрального московского заведения под названием Hard Rock Cafe с такой речью: «Старик, твоя задача — найти мне квартиру в пределах пешей досягаемости от твоего заведения. Пешей — чтоб меня, пьяного, не отлавливали ваши гаишники. Если ты сделаешь это, я к тебе буду ходить, как на работу. Даже без „как“. Я тут буду у тебя фильтровать публику, как кит через усы, и допрашивать всех, кто этого заслуживает»… Надо ли говорить, что Джим Кеноски — так звали хозяина — лично кинулся искать мне квартиру. И нашел в трехдневный срок.
Это первое, что я сделал. Вторым этапом была покупка телевизора. Может, кто не знает, но в Америке в ходу услуга «ее», то есть caption closed. Это когда все фильмы и большинство передач снабжаются субтитрами. Для глухих, к которым начинающие иностранцы весьма близки. Но вот когда все, что ты слышишь, дублируется письменным вариантом — это сильно прочищает мозги. Ты с огромным удивлением осознаешь, что эта вот устная американская неразборчивая каша на самом деле поддается расшифровке! Что это человеческий понятный язык!
Этап третий. Посещение отделов аудиокниг в книжных магазинах. Практически все, что выбрасывается на книжный рынок, выходит в двух вариантах: на бумаге и на кассетах (или дисках). Это уже не только и не столько для глухих, сколько для водителей. Концы там длинные, дороги хорошие, пробки серьезные. И вот люди в машине слушают детективы, классику, а чаще всякие пособия — типа как похудеть, разбогатеть, научиться писать книги, перестать волноваться и прочее. Сперва покупаешь оба варианта, кассетный и бумажный, и сличаешь их. Но после наступает один прекрасный день, когда ты с удивлением осознаешь, что
И в итоге вышло так, что британский акцент мне теперь кажется деревенским каким-то, лоховским, торопливым и сбивчивым. Ко-кококо, ко-кококо. Насчет торопливости — это голая статистика: британцы лопочут в среднем в полтора раза быстрей американов (220 слов в минуту против 160). Быстрей англичан разве только французы (350), японцы (310) и немцы (250). Мы же, если вам интересно, говорим со скоростью приблизительно американской: 180. Темп зависит, замечу тут вскользь, может, не только от уровня развития народа (полинезийским туземцам хватает 50 слов в минуту). Но и вот еще от чего: когда нация близка к моноэтничности, она может себе позволить высокую скорость обмена информацией между мельчайшими частями системы. И это опять-таки с развитием связано, что б вы ни говорили.
Забавно, что в результате таких лингвистических упражнений у меня сформировалась страсть — разговаривать на языках, которые я едва знаю. И чем хуже знаю, тем мне интересней. Испанский и итальянский, на каждом из которых я знаю слов по двести или триста, идеально для этого подходят. Неплохи также португальский язык и сицилийский диалект, которые я знаю еще хуже, слов по сто. (Тут отмечу, что романские языки на слух усваиваются легче в силу их мелодичности. Германские тоже разборчивы почти все — кроме английского, который, увы, как раз и нужен больше всего. Английский, будучи языком формально германским, сильно видоизменился под влиянием французского. И размылся: в нем нет ни немецкой ясности, ни итальянской музыкальности. Ни туда, ни сюда — оттого с ним столько проблем. Что же до европейцев, которые по— Английски лопочут куда исправней наших, это оттого, что для нас этот язык страшно чужой, а им — родственный. Как нам белорусский.) В чем причина этого явления? Видимо, подсознание ожидает, что с этими языками я поступлю так же решительно, как с их предшественниками: поселюсь в новой стране и буду там путешествовать, ходить по кабакам, смотреть ТВ, знакомиться с интересными людьми и подолгу болтать с ними о разном… Но — пока не видно, чтоб мне что-то подобное снова засветило.
Свинаренко: А что ты, Алик, думаешь про Дудаева? Точно его убили в 96-м или он скрывается где-то?
— Думаю, он таки убит.
— А Лебедь? Ты с ним работал?
— Нет. Я с ним почти не был знаком.
— Мой однокурсник Шура Бархатов работал у него пресс-секретарем.
— Чубайс с ним плотно работал. Чубайс же тогда выдержал очень тяжелый период —после победы Ельцина, когда того Акчурин оперировал. Так вот несколько месяцев практически страной управлял Чубайс. Он же стал после выборов главой Администрации. Сперва Ельцина готовили к операции, потом он выходил из нее. Как раз тогда Ельцин подарил Чубайсу свой портрет с надписью «Снова вместе».
— Да… Что еще у нас в 96-м? Взрыв жилого дома в Каспийске. Чуть ли не первая ласточка… И на Котляковском кладбище в Москве тоже взрыв. А еще — получение Россией от МВФ кредита в 10,2 млрд. долларов.
— О-па. Это чтоб дырки залатать после выборов! Все-таки Запад нам помог. Когда приперло.
— А еще в 96-м Примакова назначили министром иностранных дел.
— Это мне всегда было непонятно. Ну как так?
— Что значит — как? Все-таки он чекист, разведчик.
— Почему он чекист? Объясните мне, дураку! Он же всю жизнь в Академии наук проработал! В институте мировой экономики! Он же не вылезал из 9-й студии — Валентин Зорин там, Замятин и так далее… «Пускай эти господа за океаном знают…»
— «Откуда исходит угроза миру»?
— Совершенно верно. И вдруг раз — Горбачев его делает председателем президиума Верховного Совета СССР. Потом Примаков исчезает, и после, уже когда уходит Гайдар, становится директором СВР. Потом в МИД; это еще ладно, дипломат. А потом раз — и «мы чекисты, мы чекисты»… Откуда ты взялся такой? В каком ты звании? Ты что, подснежником был в АН СССР? Как ты тогда до академика дослужился? Ты в кадровом резерве, что ли? Потом Примаков говорит: «Саддам Хусейн — мой друг, я поеду договорюсь». Поехал — его послали на хер. Потом вторая война. Опять: «Хусейн мой друг, поеду договорюсь с ним». Опять послали. Может, он врет, что он чекист?