Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи
Шрифт:
Торвард в досаде бросил в огонь прутик, который перед этим вертел в руках и переламывал. Ну, матушка, выбрала сказание! Да, все так и случилось: прекрасная ликом дева свела его с ума, но теперь-то он вполне понял, каким дураком был, и не надо ему об этом твердить снова и снова! На мать он не смотрел и вообще не поднимал глаз, стыдясь своей досады. А кюна Хёрдис сидела с самым безмятежным и довольным
Обручишься, как же! Хрен троллиный! Торварду очень хотелось уйти; но показывать людям, как все это его уязвляет, хотелось еще меньше, и он молчал, с мрачной обреченностью глядя в огонь.
Ты будешь покоиться,князь благородный,с девою рядом,как сын возле матери;будет за этохвалимо навеки,вождь народа,имя твое…И тут Торвард чуть не рассмеялся, но его сдержанную угрюмую ухмылку все увидели и все поняли. Уж чего не было, того не было! Он-то на своей священной горе вовсе не «покоился», и уж точно не «как сын возле матери». И позор, полученный вместо славы и похвалы «навеки», в свете древней песни выглядел закономерным и заслуженным. Нет бы ему послушать ее перед отъездом на остров Туаль! Но здесь, право же, есть разница: Брюнхильд была недоступна женихам, потому что ждала одного, а Эрхина неподвластна одному, потому что ей положено много «мужей»…
Смеясь над собой и своим «неправильным» поведением на священной горе, Торвард отчасти расслабился и уже вполне спокойно дослушал песнь до конца. Так хорошо начавшись, жизнь Сигурда окончилась предательской, бессмысленной гибелью, которая опозорила убийц, а его не прославила. И Торварда, как и юного Сигурда, немало подбодрило обещание прорицателя, данное напоследок:
В том утешенье,князь, найдешь ты,что счастья тебесуждено немало:здесь на земле,под солнца жилищем,не будет героя,Сигурду равного!В самом деле, хватит сидеть в мрачной торжественности древнего героя! Как будто встряхнувшись, Торвард опомнился: чугунный небосвод, так на него давивший, вдруг треснул, не вынеся собственной тяжести, и в трещину полился свежий воздух. Невыносимая тоска, так долго его душившая, наконец задохнулась сама. Конечно, мечта об Эрхине была красива и потерять ее жаль, но она, слава Фрейе, не единственная женщина на свете.
Подняв глаза, Торвард встретил взгляд Уни, дочери Храппе рыбака, одной из своих прежних подружек, совсем позабытых за последние месяцы. Сидя у самой двери, она с надеждой ловила его взгляд. Не вечно же ему сидеть в оцепенении, должен же он когда-нибудь стать прежним! Прежним, однако, Торварду не суждено было стать уже никогда, но он опомнился настолько, что стал узнаваем для себя и других. Он подмигнул Уни, и она раскрыла глаза, не веря такому счастью.
– Я сколько это слушаю, а все не пойму: в кого же Брюнхильд на той горе влюбилась, в Гуннара или в Сигурда? – спросила Сольвейг Красотка, когда песнь была окончена и все вздохнули над злой судьбой славнейшего из героев. – Ведь она видела лицо Гуннара. И потом за него же вышла замуж. Чем она была недовольна, зачем людей-то убивать? Ведь что хотела, то и получила.
Фру Сольвейг обвела людей широко раскрытыми карими глазами и выразительно пожала плечами, словно призывая всех согласиться, что это все очень глупо. Кое-кто тихонько посмеивался. Старшую внучку Стуре-Одда недаром прозвали Красоткой – она была хороша собой, румяна, высока ростом, и вся ее фигура дышала здоровьем и силой. Держалась она самоуверенно, и у нее имелись все основания для этого, поскольку она владела решительно всем, что нужно женщине для счастья. Расторопная и хорошая хозяйка, никакой иной мудростью, кроме той, что имеет отношение к кухне, Сольвейг Младшая обременена не была и очень сильно уступала в этом сестре Сэле, которая никогда не задала бы такого глупого вопроса!
– Да нет же, она полюбила не лицо, а самого Сигурда! – ответила ей фру Альвелинда из Бергелюнга. – Ведь главное в человеке – дух, а обличье – почти то же самое, что одежда! Дух его был сильнее и храбрее всех живущих, иначе он не попал бы к ней на огненную гору. Вот это она и полюбила. А внешность – это ерунда.
– Конечно! – согласилась фру Вильминна. Жена Халльмунда тоже не славилась большой ученостью, но лучше Сольвейг понимала, что такое любовь, а это тоже по-своему немалая мудрость. – Если уж тебе суждено кого полюбить, то внешность здесь ни при чем. И Брюнхильд полюбила Сигурда, только она думала, что у него глаза и волосы как у Гуннара. А ей потом подсунули Гуннара, только с глазами и волосами как у того Сигурда, которого она полюбила. Вот она и обиделась. И правильно. Это же все равно что обокрасть!
Мужчины посмеивались, слушая это причудливое объяснение, но женщины вполне его понимали.
Потолковав о том о сём, гости стали расходиться, Уни выразительно медлила у двери, и Торвард было встал, охваченный известным нетерпением, но кюна Хёрдис села возле сына и взяла его за руку.
– Поговори со мной немного, конунг, сын мой! – с намеком предложила она. – Как тебе понравилась песнь?
– Я очень благодарен судьбе, пославшей мне такую добрую и заботливую мать! – с чувством поблагодарил Торвард, в свою очередь сжав ее руку и привстав. – Я все сидел в безмолвном горе над своей погибшей честью, как Гудрун над мертвым Сигурдом, пока добрая женщина не сбросила покрывало с трупа и не предложила вдове его поцеловать. Так и ты ткнула меня носом в мои кровавые раны, и я сообразил, что хватит убиваться, надо как-то дальше жить. Ну, что, я свободен? Извини, госпожа моя, но я действительно вспомнил, что на свете есть и другие женщины…
– Подожди! – Кюна не выпустила его руки и заставила снова сесть. – Ты, кажется, пропустил в этой песни самое важное.
Взглядом она подозвала Оддбранда; тот встал и с неспешной величавостью направился к ним. Заметив старика, Торвард перестал рваться на свободу и снова сел. Оддбранд был не любителем слоняться по чужим домам, и если уж он задержался, когда гости расходятся, значит, для этого есть причины.
– Хотелось бы, чтобы нас никто не слышал! – пояснил Оддбранд, усаживаясь на ступеньку возле Торварда и глазами показав на перегородку между гридницей и кухней, которая не доходила до крыши и через которую доносились голоса челяди. – У нас к тебе такой разговор, конунг, который, если мы договоримся, будет заключать в себе великую тайну!
Торвард слегка переменился в лице, посторонние мысли как ветром сдуло. Оддбранд Наследство сам был ходячей тайной: раз уж он вслух произнес это слово, то дело и впрямь нешуточное. Похоже, Оддбранд и кюна не зря шептались столько вечеров подряд, и сейчас он услышит то решение, которого так не хватало!
– Мы с твоей матерью все размышляли о том, как достойно увенчать твой прекрасный замысел! – вполголоса начал Оддбранд. – Насчет квиттов.
– И насчет раба? – так же вполголоса уточнил Торвард.