Ясноглазый
Шрифт:
Но вот до них донесся тихий шелест чистого прохладного воздуха.
Коридор, по мере их продвижения, освещали лишь сияющие глазницы Ясноглазого.
И вдруг устье пещеры раскрылось во тьму, в холод - в тот мир, которого Ясноглазый никогда не видел - который его далекие предки покинули многие тысячелетия назад.
Что, впервые взглянув на этот мир, почувствовал Ясноглазый, никакому описанию не поддается. Хотя... ...почувствовал он какой-то озноб - и вовсе не от леденящего ночного ветра.
Мир вокруг лежал в шелестящей тиши. Небеса были так черны, что неуютно там казалось даже звездам. Испуганные, одинокие и отчужденные от Вселенной, которую они населяли, эти серебряные крапинки
Ветер не донес до него никаких окликов- И никто не подошел к темным окнам взглянуть на проезжающего на гигантском крысюке Ясноглазого. Он приближался, удалялся - и все происходило в какой-то момент времени, который запросто мог быть и вечностью, и ничем. Лишь призрак в полном влажного тумана безмолвии. А Томас, величаво вышагивающий по деревенским проулкам, двигался вперед по воле хозяина - и только. На неизбежном пути Ясноглазого продолжали возникать препоны.
Когда они оказались уже далеко на равнинах, невесть откуда вдруг налетел ветер. Кружа и вздымая вихри, он примчался с северо-запада и ударил Ясноглазому в спину. А вместе с леденящим ветром донеслись и незнакомые, гулкие в этой пустоте завывания диких псов. Ясноглазый огляделся, а у Томаса от страха на загривке вздыбилась шерсть. Ясноглазый потрепал округлое подрагивающее ухо крысюка, и тот немного успокоился.
А потом совсем внезапно, так как вой доносился откуда-то издалека, на них набросились дикие звери. Целая свора брызжущих пеной дворняг с багровыми глазищами.
На некоторых еще оставались ошейники с позвякивающими бляхами. Забитая грязью шерсть тварей стояла дыбом. Слишком широкие ноздри - словно псам, не приспособленным от рождения добывать себе пропитание, пришлось быстро этому учиться. Да, это были домашние псы, выброшенные на улицу, обреченные выжить или сдохнуть. Или жрать друг друга.
Несколько вырвавшихся вперед зверюг прыгнули - и по высоким ровным траекториям опустились прямо на спину Томасу - почти Ясноглазому на колени. Желтые клыки клацали и скреблись, будто кость по бетону. Безумие так и выплескивалось из тварей вместе с пеной, зловещим шипением и судорожным царапаньем когтей. Томас подался назад - а Ясноглазый, сумев не потерять равновесия, спрыгнул - и сеткой с черепами, будто булавой, принялся отражать первую бешеную атаку. Один здоровенный доберман собрался было запустить клыки в брюхо Томасу, но громадный крысюк стремительно и свирепо мотнул мордой, словно секирой, - и разодрал бурого зверя от челюсти до брюха. Жалобно скулящий, окровавленный, тот отлетел в сторону.
И вдруг из мрака появилась вся стая. Десятки псов осторожно сгрудились вокруг своего сородича, что валялся во влажной и все еще подрагивающей куче собственных внутренностей.
Негромким свистом Ясноглазый подозвал Томаса. Теперь они стояли бок о бок против этой орды - и тут Ясноглазый призвал к себе способность, которую его раса уже несчетные столетия не имела нужды использовать.
Огромные белые глазницы засияли - кипящие, лучащиеся, подобные полным лавы глубоким котлам - а изо рта Ясноглазого вырвался жуткий гортанный стон. Стон безумного страдания, стон дикого страха - призыв к тем богам, что обратились в прах задолго до того, как Земля начала втягивать в себя влагу из бесчувственного космоса; задолго до того, как охладилась Луна и как закон всемирного тяготения расставил по своим местам планеты Солнечной системы.
Невероятно напрягаясь, словно набирая обороты подобно какому-то громадному механизму, Ясноглазый сосредоточился на этом звуке -
Где-то в самой глубине его существа словно нажали некую клавишу, что отворяла путь чистому страху как оружию, - и теперь эта эмоция, нестерпимо сверкавшая, расходившаяся ослепительным веером, выплеснулась на свору! Ошеломляющая, немыслимая в своей мощи волна откровенного всесокрушающего ужаса! Страшная, неведомая сила впервые за многие столетия оказалась выпущена на волю. Ясноглазый лишь помыслил устрашить псов - и воздух тут же наполнился омерзительным зловонием страха.
Псов - выпучивших глаза, поджавших хвосты, скулящих и трясущихся уносило прочь тугой волной дикого ужаса.
А потом - так, словно сама ночь уже не могла вместить в себя всю необъятность вибрирующего звука ужаса - который все ширился и рос, ища себе выхода в каком-то ином измерении, в каком-то более широком диапазоне слышимости, - все искал, искал его - а не найдя, скользнул во тьму - и исчез.
Ясноглазый стоял, охваченный неудержимой дрожью - казалось, каждую жилку его тела трясет жестокая судорога. Шишковидная железа так и пульсировала. А внутричерепной нарост - присутствие которого в человеческом мозгу означало бы мгновенную смерть - нарост, что полностью повелевал согласованными мыслительными процессами Ясноглазого и увеличивался впятеро, стоило ему сосредоточиться - так, что левый висок вздувался от напора, нарост этот теперь сжался, спал, всосался обратно в серое вещество мозга, втянулся в глиому. Понемногу, постепенно, пока жуткий огонь, исходивший из глаз, снова смягчался, к Ясноглазому стало возвращаться самообладание.
– Много же тысячелетий миновало с тех пор, как это последний раз потребовалось, - лишь прошептал он и ненадолго задумался о тех силах, которыми обладала его раса - о многих силах, давным-давно преданных забвению.
Теперь, когда все было кончено, гигантский крысюк пристроился на боку и принялся зализывать мех там, где зияла рана, - там, куда одна из бешеных тварей все-таки успела запустить клыки и вырвать клок мяса.
Ясноглазый подошел к крысюку.
– Что за несчастные существа! Ведь они совсем одиноки!
А Томас методично продолжал зализывать раны.
Несколько суток спустя, все приближаясь и приближаясь к месту назначения, они вышли к берегу большой реки.
Когда-то здесь неслись бурные воды, разгоняющиеся в сокрушительный, полный звуков и красок поток; теперь же река вяло проталкивалась к морю, с трудом пробиваясь по собственному руслу и застаиваясь в заломах. Заломы были из трупов.
Чудовищно раздутые, белые, как опарыши, тела, давно потерявшие человеческий облик, заполняли всю реку от берега до берега. Неисчислимые тысячи тел, нагроможденные бесконечными кучами, переплетенные и приплюснутые друг к другу так, что реку запросто можно было перейти по верхнему слою безбородых мужских лиц, белых женских грудей и животов, скрюченных детских ручонок. Все трупы словно долго вымачивали в кипятке.
Так оно, впрочем, и было.
И вверх, и вниз по течению - насколько позволяли видеть изгибы реки жуткая картина не менялась. Никакого движения. Только трупы слегка покачивались от хилого напора воды. А смрадная вода едва просачивалась сквозь груды плотно наваленных тел. И все же река еле слышно журчала и булькала, лаская гниющее мясо в отвратительной пародии на себя же, - как журчала и булькала она некогда, омывая и полируя гальку и валуны.
Именно это и казалось самым жутким в реке мертвецов - то, что течение - пусть хилое и затрудненное продолжалось вопреки всему. Продолжалось с самого зарождения мира. Ибо мир никуда не делся. И он был безразличен к происходящему.