Ясновидящая
Шрифт:
Кейд подошел к плите и снял вскипевший чайник. Чтобы дать ей возможность немного успокоиться, неторопливо насыпал чай и залил его кипятком. Потом снова сел и стал ждать продолжения рассказа.
— Выговорись, Тори. Отделайся от всего этого навсегда.
— Хорошо.
Успокоившись, Тори открыла глаза. Если бы она увидела в его взгляде жалость, она не стала бы продолжать, но на нее смотрело само терпение.
— Мне ее было жалко, но в то же время я чувствовала отвращение. И одновременно ненавидела ее. Наверное, в ту минуту я ее ненавидела больше, чем его. Я положила нож и взяла сумку, которую даже не успела
«Зачем уезжаешь, ведь он опять разгневается? От тебя всегда были только одни неприятности», — вот что сказала мне она.
Я прошла мимо, не сказав ни слова. С тех пор мы не разговаривали. Она мне родная мать, но все эти годы, с двадцати лет, я не обменялась с ней ни словом.
— Но это не твоя вина, — мягко сказал Кейд.
— Я долго была под наблюдением психоаналитика и знаю, что я не виновата. И все же я была причиной того, что произошло. Думаю, отец мстил мне за то, что я вообще живу на свете. И родилась такой, какая я есть. Пока разница между мной и другими детьми не сказалась, он на меня не обращал внимания. Я была головной болью для матери, и он редко удостаивал меня тычка, но, когда заметил разницу, наверное, недели не проходило без насилия с его стороны. Нет, не сексуального, — пояснила Тори, заметив выражение его лица. — Да, он этого хотел, и это его пугало, поэтому он бил меня с особенной жестокостью. И получал, когда бил, извращенное удовольствие. В его натуре секс и насилие всегда были крепко-накрепко переплетены.
Кейд встал и налил ей чаю.
— Но ты сказала, что виделась с ними дважды.
— Не с ними. С ним. Три года назад он приезжал в Чарлстон. Он подошел к моему дому, выследив меня, когда я возвращалась с работы. И напал, когда я выходила из машины. Я испугалась до смерти. Он сказал, что мать больна и им нужны деньги. Я ему не поверила. От него разило спиртным.
Тори поднесла ко рту чашку и вдохнула аромат заваренного чая, чтобы мысленно перебить тот, отвратительный запах.
— Он схватил меня за руку выше локтя, как будто собирается вывихнуть ее, и предвкушение причиняемой боли уже его возбудило. Я подписала ему чек на пятьсот долларов там же, на улице, и сказала, что, если он сделает мне больно, или попытается вломиться ко мне в дом, или придет ко мне на работу, я опротестую чек и он больше никогда не получит от меня денег. Но если возьмет сейчас чек и сразу уйдет и никогда не вернется, то я ежемесячно буду посылать им по сотне долларов.
И она коротко рассмеялась.
— Его так поразило предложение, что он меня отпустил. Я проскочила в дом и заперла двери. Всю ночь я просидела с телефонной трубкой в руке и кочергой на коленях, однако он не попытался ворваться ни тогда, ни потом. Сотня долларов в месяц оплатила мой душевный покой. Я считаю, что сделка была выгодная.
Тори отпила большой глоток. Чай был слишком горяч, слишком крепок и подстегнул ее силы. Не в состоянии усидеть, она подошла к окну и стала смотреть на дождь.
— Ну, теперь ты узнал один из отвратительных секретов семьи Боден.
— У Лэвеллов тоже есть свои отвратительные секреты.
Кейд встал, подошел к ней и погладил аккуратную косичку, в которую были заплетены волосы. Он прикоснулся губами к ее макушке и обрадовался,
— Ты сегодня ела?
— Что?
— Наверное, нет. Садись. Я сделаю яичницу.
Она обернулась и вздрогнула, когда он ее обнял. Слезы заволокли глаза и жгли, но Тори быстро их сморгнула.
— Кейд, это не имеет будущего. Ты и я.
Он схватил рукой ее затылок и прислонил к себе.
— Это имеет настоящее. И почему бы нам не остановиться и не попробовать, может, нам понравится.
Ей было так приятно стоять, положа голову ему на плечо, в его объятиях.
— Но яиц в доме нет. — Она отодвинулась, чтобы посмотреть на него. — Я сварю суп.
Иногда еда только предлог. И она сейчас ее использовала таким образом. Пока Тори мешала на плите суп из концентрата, Кейд тер сыр для горячих сандвичей.
— Ты мог бы пообедать в «Прекрасных грезах» чем-нибудь повкуснее, чем суп и сырный сандвич.
— Да, мог бы, — легко согласился Кейд.
Он поставил сковородку на плиту и оказался рядом с ней, близко, но недостаточно близко, чтобы прикоснуться.
— Но мне нравится здешнее общество.
— Значит, с тобой не все в порядке.
Тори сказала это так сухо, что он с минуту не знал, как отвечать, потом рассмеялся и положил два сандвича на разогретую сковороду.
— И в этом ты права. Я же прожженный деляга, ловкач. Заграбастал себе большой дом, хорошую землю и достаточно денег, чтобы жить безбедно. И в добавление ко всему этому и свойственному мне обаянию умею делать замечательные сырные сандвичи.
— Но если все это так, то почему тебя до сих пор не подцепила какая-нибудь ловкачка?
— Тысячи пытались.
— А ты ускользал?
— Я не скользкий, а ловкий и хитрый. Но однажды я был помолвлен.
— Неужели? — Тори потянулась за бокалами, а взгляд у нее стал настороженный.
— Ну… — Кейд достаточно хорошо знал человеческую натуру, чтобы прервать разговор на самом интересном месте. Любопытно, как она выдержит паузу?
Она сдерживалась, доставая тарелки и ставя их на стол, а потом подпустила шпильку:
— И ты, конечно, считаешь себя большим умником?
— Дорогая, человек в моем положении просто обязан быть умным. А правда ведь, дома уютно, когда идет дождь и пахнет супом?
— Да, черт побери. Но что же случилось потом?
— Это ты о чем? — небрежно спросил Кейд, скрывая свое ликование. — А, ты о Дебре? О женщине, которой я едва не поклялся любить ее, почитать и беречь, пока смерть не разлучит нас? Это дочь судьи Перселла. Ты, может быть, помнишь его, хотя вряд ли он был тогда судьей, когда ты уехала из Прогресса.
— Нет, я его не помню. Сомневаюсь, что Бодены были вхожи в то общество, где вращался он.
— Во всяком случае, у него есть красивая дочь, и одно время она в меня была влюблена, а потом решила, что не хочет быть женой фермера.
— Прими соболезнование.
— Да нет, это не стало трагедией. Я ее не любил, хотя она мне нравилась.
Кейд попробовал суп.
— Мы подходили друг другу в определенных житейских отношениях, кроме одного, очень важного. Мы осознали это через несколько месяцев после помолвки и довольно мирно, по-дружески, разошлись, к большому взаимному облегчению, и она уехала на несколько месяцев в Лондон.