Ясновидящая
Шрифт:
— Он пытался изнасиловать эту женщину?
Чувствуя себя очень несчастным, Джей Ар снова заерзал на стуле.
— Ну, Сара прямо этого не говорила. Но что бы там ни случилось, Хэна арестовали. Он опять стал сильно пить. Его отпустили под условие принудительного лечения от алкоголизма. Думаю, ему это не понравилось, но выбора не было. — Джей Ар отхлебнул из чашки, чтобы промочить пересохшее горло. — Но недели две назад он слинял.
— Слинял?
— Его нет дома. Сара сказала, что не видела его больше двух недель. Он нарушил условие, под которое был отпущен на свободу, и теперь его посадят в тюрьму.
Джей Ар машинально опустил печенье в чай, чего Бутс никогда бы не позволила, потому что так делать воспитанным людям не полагается.
— Твоя мать просто сходит с ума. Завтра я собираюсь поехать навестить ее и как следует выяснить, что к чему.
— И вы считаете, что я должна поехать с вами?
— Это, миленькая, ты сама должна решить. Думаю, что я и один могу справиться.
— А я думаю, что нет необходимости справляться вам одному. Я тоже поеду.
— Что ж, мне приятнее ехать в компании. Но я собираюсь выехать пораньше. Ты будешь готова к семи?
— Да, конечно.
— Хорошо. — Он неуклюже встал из-за стола. — Мы вдвоем все уладим, вот увидишь. Значит, утром я за тобой заеду. Нет-нет, сиди и пей чай. — И Джей Ар погладил ее по голове, прежде чем она успела встать. — Провожать меня не надо.
— Он стесняется, — тихо сказала Тори, когда хлопнула дверь. — Он стесняется из-за себя, меня и моей матери. А так как он слышал сплетни, распространяемые Лисси Фрэзир, то решил, что нас надо оставить вдвоем.
Кейд во все глаза смотрел на ее бесстрастное лицо. Никакой реакции. Удивительное самообладание.
— Ты удивляешься, почему я не слишком беспокоюсь за родителей?
— Нет, но мне любопытно знать, по какой причине ты не беспокоишься или почему ты решила никак не проявлять своего беспокойства.
— Зачем? То, что сделано, — сделано. Мать предпочитает не верить, что отец совершил проступок, за который его арестовали. Но он, конечно, виноват. Когда он пьет, свойственная ему агрессивность выплескивается за границы дома.
— Он бил твою мать?
Тори криво улыбнулась:
— Когда я не вертелась под ногами. Тогда бить мать не было необходимости.
Кейд кивнул. Он знал. Он знал это с того самого утра, когда она пришла к их дому и рассказала про Хоуп.
— Тебя бить было сподручнее?
— Но он уже давно не имеет такой возможности. Поэтому бьет теперь ее.
— И ты винишь себя за это?
— Нет, не виню.
Взгляд у него был цепкий, пристальный, и она закрыла глаза.
— Я уверена, он использует ее как боксерскую грушу после моего бегства из дома. И я ничего не сделала, чтобы это изменить. Никто из них, правда, мне бы не позволил изменить это, но я и не пыталась. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, мы виделись только дважды. Первый раз, когда я жила в Нью-Йорке и была счастлива. Я думала, что мы сможем хотя бы немного поправить наши отношения. Родители жили в трейлере, вблизи границы с Джорджией. Уехав из Прогресса, мы много раз переезжали.
Она так и сидела, закрыв глаза, а дождь барабанил по крыше.
— Я потеряла счет местам, где мы побывали. Все время чужие школы, чужие комнаты и лица. Я ни с кем не могла как следует сблизиться, но мне это, в общем, было безразлично. Я просто копила деньги и терпела до той поры, когда по закону можно будет уехать, иначе он заставил бы меня вернуться и как следует расплатиться за своеволие.
— Но разве ты не могла попросить о помощи? Бабушку, например?
— Он бы и ее избил.
Тори открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кейду.
— Он ее боялся по той же причине, почему боялся меня, и дурно бы с ней обошелся. А мать всегда была на его стороне. Всегда. Вот почему я с ней даже не попрощалась, когда уезжала. Он бы этого не потерпел, а я не могу объяснить никому и никогда, как меня мучил страх, который все время диктовал, что и как думать, как действовать, что можно говорить, что нельзя. Еще чаю хочешь?
— Сиди, я сам. — Он встал и поставил чайник. — Рассказывай, что было дальше!
— Я и словом не обмолвилась, что собираюсь уезжать, хотя заранее спланировала каждый свой шаг. Я собрала вещи, удрала из дома, когда они спали, добралась до автобусной станции и купила билет до Нью-Йорка. Когда взошло солнце, я была уже далеко и думала, что никогда не вернусь, но… через два года приехала повидаться с ними. У меня была работа, мне прилично платили, и у меня было свое жилье. Крошечный чуланчик, можно сказать, но свой. Приближался отпуск, и снова я села в автобус и поехала опять на границу Джорджии, чтобы повидаться с ними. Ну, может быть, и затем, чтобы похвастаться тем, чего я достигла. Я отсутствовала два года, но через минуту мне стало казаться, что я и не уезжала.
Он понимающе кивнул. Он уехал в колледж и стал мужчиной, надо полагать, за четыре года учебы, а когда вернулся, все было как прежде. Однако это «прежде» ему было по нраву, он по нему очень скучал.
— Все, что я ни делала, отец осуждал. «Вы только посмотрите, какой шлюховатый у нее вид! О, мне известно, какой образ жизни она ведет на Севере. Наверное, приехала домой, потому что забеременела от одного из тех, с кем валялась в постели…» Я была девственницей, но он не сомневался, что я проститутка. Однако за эти два года я стала тверже характером и возмутилась. Впервые в жизни я осмелилась восстать против него. Остаток моего отпуска я залечивала синяки на лице и, когда их можно было скрыть под макияжем, вышла на работу.
— Господи Иисусе! Тори!
— Он только раз меня ударил, но с его силищей этого было достаточно.
Она рассеянно поднесла руку к лицу и провела пальцами по слегка искривленной линии носа.
— Он сбил меня с ног, и я ударилась о кухонный стол. Сначала я даже не поняла, что у меня сломан нос. Когда он снова на меня замахнулся, — продолжала Тори, — я схватила нож, лежавший в раковине. Большой кухонный нож с черной ручкой. Но я не сознавала, что делаю. И он, наверное, увидел по моему лицу, что я сейчас пущу его в ход. И пущу его в ход с радостью. Тогда он выскочил из трейлера, а мать побежала за ним, умоляя не уходить. Он отшвырнул ее, как щепку, так что она упала в грязь, но она все кричала и звала его. Господи, да она ползла за ним по грязи на четвереньках. Никогда этого не забуду. Никогда.