Ястреб и голубка
Шрифт:
— Жена оторвала бы тебя от О'Нила.
— А вдруг я женюсь на ирландке? — в шутку спросил его сын, подмигнув.
На самом деле ему было вовсе не до шуток. Сознание своей вины свинцовым грузом лежало на сердце. Какую роль в болезни Себастьяна сыграло беспокойство за него? Хок всегда гордился тем, как удачно скрывает свои ирландские дела, но если о них узнал отец, то отчего бы не узнать и другим? Щадя мать, Шейн не считал нужным посвящать ее в подробности их беседы с отцом: сейчас у нее и без того тяжело на душе. А вот пересказать Барону все услышанное сегодня следовало как можно скорее. Много раз уже случалось так, что безопасность Шейна и сама его жизнь оказывались в руках Барона, и у них давно уже не
Обещанная женитьба не слишком тяготила Шейна. Брак — формальность, с которой не должно возникнуть особых сложностей. С презрением, какого, по его мнению, заслуживал этот предмет, Шейн временно выкинул его из головы.
— Завтра должен приехать малыш Мэтью.
Он подбодрит тебя, — обратился Шейн к отцу, но увидел, что тот в полнейшем изнеможении забылся тяжелым сном. Он смотрел на отца и благодарил Бога, что Себастьян остался в неведении насчет его тайной встречи с О'Нилом в укромном заливе под скалами Мурна, где он передал ирландцу половину серебра, захваченного на испанском галеоне.
Джорджиану и впрямь терзали муки совести. Ей казалось, что она давным-давно искупила свой грех, но былая боль подступила к сердцу с новой силой. И подумать только, что все началось в медовый месяц. Себастьян взял ее с собой в Лондон, где ему предстояло принять от королевы титул лорда Девонпорта. Они прибыли в Хокхерст-Мэнор, который принадлежал семье уже около ста лет. Целыми днями молодой супруг был занят делами в Лондоне или в портовых городах, расположенных вдоль пролива Па-де-Кале от Гастингса до Хайта, а она ежедневно ездила кататься верхом в Уилд и Эшдаунский лес. Джорджиана пускала лошадь во весь опор, как, бывало, делала еще в детстве, в Ирландии, где они жили до того, как родители перебрались в Девоншир.
В тот роковой день она умудрилась налететь на всадника, мчавшегося с такой скоростью, которая казалась ей немыслимой. Первый же взгляд на рыжеволосого гиганта с резкими чертами лица поверг ее в панический страх. Он грубо обругал ее на гэльском наречии; поскольку Джорджиана знала этот язык, она залилась краской до корней волос.
— Ты ирландец! — вскричала она.
— Не просто ирландец, — высокомерно бросил всадник. — Я принц Ирландии.
— Может быть, ты и принц, но уж никак не джентльмен! — гневно отрезала Джорджиана.
— Если ты поняла меня, то и ты не леди! — нанес он ответный удар.
Вскипев, оба спешились — разъяренные, готовые чуть ли не к драке… вот тогда-то все и случилось. Он ее изнасиловал. Нет, подумала Джорджиана, не правда, он не брал ее силой, ибо она хотела его с той же всепоглощающей страстью, которая бросила его к ней. Откровенно говоря, они стоили друг друга… там, на лесной поляне, где они встретились лишь несколькими минутами раньше.
История Хью О'Нила насчитывала немало кровавых страниц. Его отец, законный наследник владений О'Нилов, пал от руки собственного брата Шона, который не желал делить власть ни с кем. Свершив злодеяние, Шон сбежал в Англию, надеясь завоевать расположение королевы и заявить права на обширные земли О'Нилов в Ольстере. Он принес присягу на верность королеве, обязавшись воевать на ее стороне против любых ее врагов. При нем находились двое младших сыновей убитого брата, которых по предложению Елизаветы поместили на воспитание в знатные английские семьи. Елизавета верила, что на ирландских принцев, попавших к ней в столь юном возрасте, просвещение непременно окажет свое благотворное воздействие, стоит только обратить их из католичества в протестантство. Хью О'Нила приняла аристократическая семья Сидней, а Шон с триумфом вернулся в Ирландию.
Вскоре стало очевидно, что он попросту водит за нос молодую королеву: собранные налоги оседали в сундуках Шона О'Нила, а в английскую казну
Джорджиана впервые встретила О'Нила в то время, когда по зову королевы он явился в Англию за обещанными почестями. Он был наделен от природы неотразимым обаянием — более сильным, чем подобало бы простому смертному. Он был способен на любое безумство, когда желал завоевать или удержать любовь. Ирландские принцы прославились похищениями чужих жен, но, как ни был велик соблазн, Джорджиана отказалась бросить все и уйти к нему. Но зато она подарила ему сына.
О'Нил обладал острым и безжалостным умом.
В мире не существовало ничего, чем бы он не пожертвовал, и не было такого преступления или греха, которого он не совершил бы для достижения цели. Он целовал королеве пальцы, кляня ее про себя на чем свет стоит. Изображая служение интересам короны, он исподтишка обкрадывал ее. Годами О'Нил трудился, объединяя кланы, чтобы все они признали его своим вождем и пошли за ним в тот день, когда он прикажет им восстать всем разом и освободить Ирландию от ига английского владычества. А теперь его богатый сын-бастард сможет оказать ему неоценимую помощь.
Глава 3
В это дивное лето только приезд незнакомца уберег Сабби Уайлд от крупных неприятностей. Со дня свадебного торжества, столь основательно испорченного ее усилиями, она сидела под замком в своей комнате, и ни один из членов семьи не выражал желания с ней разговаривать. Единственная связь с миром поддерживалась через миссис Смайт, прислугу с чугунно-неподвижным лицом, беспредельно преданную преподобному Бишопу. К возмутительнице спокойствия был вызван врач; потолковав с ней и важно покачав головой, он изрек, что, по его скромному мнению, девица своенравна, необузданна и даже эксцентрична, но он не решается зайти настолько далеко, чтобы объявить ее безумной. Предписав диету, состоящую из хлеба и воды, в качестве испытанного средства для разжижения и охлаждения горячей крови, он рекомендовал оставить молодую особу на месяц в одиночестве, дабы смягчить ее нрав.
Сабби — теперь она и сама привыкла думать о себе как о Сабле-Сабби, а не как о Саре — сначала обрадовалась одиночеству. Она была избавлена от ненавистного общества семьи, от обязанности посещать церковь трижды в неделю и выслушивать там скучные до одури проповеди преподобного, предрекающего грешникам адский огонь и серу; никто не мешал ей целыми днями предаваться мечтам о том, что случится когда-нибудь.
Когда-нибудь у нее появится платье, сшитое специально для нее. Оно будет бледно-зеленого, палевого, может быть вызывающе яркого переливчато-синего цвета. Перед глазами возникали бесчисленные оттенки, из которых она была вольна выбирать какой угодно.